К дому Шрама я все-таки вышла. Часы, стрелки, секунды… Время не важно, когда понимаешь, что все случается вовремя. Удивилась тому, как много бордовых аралий растет у его калитки (наверное, старалась Кара); надавила на кнопку звонка.
Мне открыли полминуты спустя. Трент, следуя привычкам, выглянул из двери наружу, зачем-то убедился, что на улице, кроме меня, никого нет, качнул головой, приглашая внутрь. Я вошла.
Дом был маленьким, каменным и очень уютным. С небольшим двориком и даже своим собственным пересохшим фонтаном, при взгляде на который мысли рождались романтичные и стихотворные.
— Привет, по делу? — встретили меня не зло, но довольно сухо. — Иннар предупредил, что зайдешь.
Я зашла по делу, да. И пока думала, как сформулировать вопрос, Шрам спросил:
— Ты в порядке? Три дня не показывалась, я заходил…
— Нормально.
Он — этот старый вояка — был проницательным малым, к тому же ко всему подозрительным.
— Точно ничего не случилось?
— Ничего… критичного.
Наверное, Трента удовлетворил не столько мой размытый ответ, сколько вполне безмятежный вид.
— За сервер, кстати, спасибо. Очень помогло.
— Я рада.
Он почему-то волновался. Не из-за моего визита, но чего-то другого, зудевшего в его душе раной. Так зудит расчесанный укус, не дает ни на чем сосредоточиться, портит настроение. Чтобы не задерживать занятого человека сверх нормы, я перешла к сути.
— Скажи, ты знаешь, куда переехала королевская лаборатория после кражи книги?
О том, что они снялись с места, я услышала за завтраком у Иннара три дня назад. Говорили: переполошились, сменили локацию, перевезли куда-то оборудование и порошки. А именно эти самые порошки теперь были мне нужны для своего эксперимента над руной счастья.
— Обещал один человек позвонить, сообщить, но еще не звонил. Могу сам его набрать.
— Набери, если не затруднит. И… случилось что? — Что-то заставляло Трента нервничать. Незаметно для человеческого глаза, но очевидно для моего «элеодатчика». — Расскажи.
В последнее слово вложила чуть-чуть гипноза, самую кроху, потому что Шрам не привык изливать душу, практически забыл, как это делается. А ведь неизвестно, кто способен помочь делу, и как именно.
— Ничего… критичного, — вздохнул, не заметив, что повторил меня. — Аэла приболела, температурит.
«А я сделать ничего не могу. Отправил Кару к травнице, но это далеко, пока дойдет туда, пока вернется. Таблетки девочка не глотает — то ли не любит, то ли не приучена. И меня душит бессилие», — вот чем провибрировала его аура без слов.
Все понятно. Этот закаленный боями воин мог победить любого врага, свергнуть, проработав хитроумный план, целую армию, но с собой во время детской болезни совладать не мог. И я его не винила. Помнила, как мы с Герой, в случае чего, вместе сидели над Данкой. Не отходили от нее, не отлипали, волновались — такова судьба всех родителей.
— Можно, пока ты звонишь товарищу, я на нее посмотрю?
— Нет. — Ответ прозвучал резко. Шрам понимал, я — странная. Могу, наверное, много, но как именно… А если наврежу? — Она спит.
— Я не буду ее касаться, и не буду вредить, — успокоила я. — Но температуру снять могу.
«И болезнь прогнать тоже», — этого добавлять не стала, чтобы не смущать. Напридумывает себе адских ритуалов, запрет ворота на семь замков.
Трент колебался. Волнующийся человек хватается за любую надежду, особенно когда это касается ребенка. И этого же ребенка до конца защищает. Конечно, тут чужого не подпустишь.
— Мне хватит пары минут, — пояснила я мягко. — Она даже не проснется.
Ему было плохо. Таблетки в доме были, но какой с них толк, если пациент не открывает рот, а Кара далеко. Одиночество в трудный момент — хуже бича.
— Точно трогать не будешь?
— Обещаю.
И он пустил. Незаметно ссутулился — я только сейчас заметила, что Шрам обут в тапки, — качнул головой в сторону дома.
— Идем. Она недавно уснула.
Ребенок, который борется со всем миром, ослабевает. Ребенок, который борется с миром без помощи близких людей, который чувствует себя одиноким и который постоянно видит во сне кошмары, ослабевает очень быстро.
Лежащая в постели Аэла казалась очень маленькой. Чуть старше Данки в те времена, когда я еще являлась ее официальной тетей. Светловолосая, хрупкая, безнадежно уставшая. Она спала, но бодрствовала, потому что вновь и вновь видела одно и то же — то, что сильно ее пугало. Дергались во сне губы, дрожали ресницы, изредка сжимались в кулак маленькие пальцы.
В спальне душно; прикрыв за собой входную дверь, я отворила форточку и тихо подвинула к кровати стул. Присмотрелась.
М-да, тут минутой не обойдешься. Здесь требуется куда больше времени. Трент мне его не даст, но иногда не нужно спрашивать, иногда (если ты Элементал) нужно просто происходящее замедлить до максимума. Это я и сделала. Забыла про свою человеческую сущность, стала вдруг миром, каждой его деталью, приказала отрезку от одной секунды до другой стать вечностью.
Мне нужна тишина, нужен покой. Мне нужно все рассмотреть.
Перестали тикать комнатные часы и шелестеть в саду деревья, замедлился вдох лежащей девочки, встал на невесомую паузу. Завис на одной ноте голос говорящего в другой комнате Трента.
Еще медленнее, еще.
В какой-то момент пропала и эта нота. Секунда раздробилась на дождевые капли, в каждой из которых хрустальной гранью блестел мир; структурная сетка реальности разделилась на кванты.
Все, полная тишина и стабильность.
Теперь можно работать.
Мне нужен был ее сон — он являлся ключом.
Мы все видим сны, и все они являются отражением нашего мироощущения и мировосприятия в бодрствующем состоянии. Человек осознанный способен контролировать подобные вещи, маленький ребенок — нет.
Потихоньку, шаг за шагом, я погружалась по нити, ведущей в чужую дрему, делалась ее частью, осторожно присоединялась к сновидцу. Процесс этот похож на спуск в бездонный колодец, состоящий из вязкой субстанции — ниже, ниже, ниже…
Прежде чем найти источник, я прошла, кажется, десятки, сотни этажей.
И оказалась в темном коридоре королевского замка.
Рядом озиралась запуганная девочка. Только что на ее глазах били служанку, выдающую себя за мать, орали, чтобы выдала местонахождение «королевского отребья», грозили, что разнесут кухню и каждый камень подвала; пахло гарью факелов, несло чистящим средством для чанов. В дальнем конце коридора стонали и плакали поварихи, клялись, что детей на их этаже отродясь не бывало.
Аэла плакала. Наперед знала: сейчас стражники кинутся за ней в погоню, догонят спустя два поворота — она как раз поскользнется на камне, упадет на пол, ударит локоть. А когда развернется, над ней занесут меч, последует свистящий удар, лезвие полоснет ее, визжащую, по лицу… Дальше все спутано: вроде бы кто-то спасет, но уже неважно, уже так страшно, что хочется умереть. Она слишком маленькая, чтобы убежать и чтобы бороться. Ее будут нести на руках, будет звенеть вокруг сталь, глаза зальет кровь, а лоб запульсирует от боли…
