Запоминаю этот аромат амброзии и пепла.
Потом, когда поднимусь, буду курить только такие.
Наблюдаю заторможенно, как подходит мужик в белоснежном, мать его, без единой складочки, костюмчике ко мне, губы в омерзении сжимает.
Охреневаю, окидывая его взглядом, нигде не пятнышка, да еще и шляпа на башке белая. Останавливаю взгляд на блеклых глазах. Взгляд не прячу. Мне по хер. Умирать, так мужиком, а не сыклом дешевым.
К виску прикладывают разгоряченное дуло проработанного ствола, валят на колени перед старшим.
— Не за тех ты воевал пацан, знаешь меня? — говорит с акцентом, почесывая будто в раздумьях седую аккуратную бородку.
Киваю. Хана мне.
Смерти своей в глаза смотрю. Либо пепельный блондин, либо совсем седой не разобрать, и глаза светлые, безжизненные, выцветшие прям. Русская братва. Лютые.
Затягивается и дым в мою сторону пускает, а я принюхиваюсь, как обдолбанный к запаху курева.
— Звать как? — фокусирует взгляд на мне.
— Тандер. — отвечаю коротко.
Ухмыляется, весело ему, а здесь, на поле бойни, чуваки лежат с которыми путь прошли. Здесь Вар — приютский коришь мой лежит с пулей в башке. Крис умирал дольше, в живот словил огнестрел. Я тащил его в сторону, прикрывал, а как очухался от бойни этой, взгляд кинул и остекленелый взгляд меня встретил.
Мы с Крисом жизнь прошли, с самого приюта вместе. Помню, как пацанами булки в магазе своровали, жрать то хотелось, а нечего. Потом в карцере на бетонном полу отлеживались избитые, полуживые. С нами еще один пацан был хилый, плохо его помню, новенький был… Там и помер. Воспаление легких схватил.
В трущобах ад, а в приютах трущобных — беспредел…
Голос с акцентом отвлекает.
— Гром… Не подходит тебе кликуха твоя.
— Какая есть. — в ответ лыблюсь и в глаза смотрю, не отвожу своего взгляда, все равно помирать. Готов к этому. Привык уж по минному полю ходить, все равно знаю, однажды рванет.
Вот и пришло мое “однажды”, не дало себя долго ждать. Скоро слягу рядом с пацанами своими.
— Борзый. Наглый. Голодный. Страха в тебе не чую. Обычно от людей вонять начинает, как подхожу.
— Да мне насрать, будь ты хоть сам дьявол. — резво отвечаю и армейский ботинок держащего меня бугая всеми ребрами чувствую, заваливаюсь вперед мордой в кровавую грязь, за шкирку тянут и опять усаживают на колени.
Зря нарываюсь. Зря провоцирую, но по-иному вести себя не приучен.
Мужик затягивается и дымит, не переставая. Кажется, что обдумывает каким образом порешит меня. Про него слухи ходят. Людей потрошить перед смертью любит, не с проста-то прозвище Ваня Кровавый.
Улыбается. Странный тип. Вроде не совсем в адеквате.
— В бою тебя заметил, пацанчик. Молодость свою вспомнил. — взгляд бесцветных глаз, в меня упирается, — Такой больной и голодный до крови ублюдок может носить только одну кликуху. Джокер.
Резко выдает. Смеется своей шутке, но смех глухой, каркающий. Такие хохочут, а через секунду пулю в лоб хладнокровно пускают и то в лучшем случае, считай легкая смерть.
— В мою братву пойдешь! Мне злые нужны. Жестокие. Есть в тебе это. Вижу.
Звук выстрелов отвлекают. Братки проходят вдоль тел и пускают контрольные. Работают без осечек. Все быстро и профессионально.
Выключаю себя, чтобы в груди не жгло. Чтобы тела были лишь телами, а не друзьями, с которыми все муки ада прошли. Все мы знали на что идем и у каждого была своя причина стать тем, кем стали. Иногда просто выбора нет.
Смотрю в без эмоциональное, пустое лицо Вани, а он опять затягивается. И у меня прям чешется сигару его бл*скую выбить и самому затянуться один разок, напоследок. Понять, что такое тоже бывает в жизни.
Поднимает голову и на небо смотрит, пролетающих птичек рассматривает, затем опять взгляд ко мне, свысока.
— Сыкло всегда воняет. Я пацанов матерых чую. Вот и ты пока жив, Джокер, только благодаря тому, что я в тебе приметил.
Короче базар с тобой коротким будет. Выбор… — ржет над словом, ведь его у меня и нет. Сверкает крупными зубами, психопат явный, мясник.
— Так вот, пацанчик, выбор твой, — в мою бригаду идешь, отличаешься, поднимаешься, либо к собратьям — червей кормить.
Меня на смех прорывает от услышанного.
— Хрена се… С чего мне такая поблажка — то?! — борзею, конечно, но я не особо базар фильтрую, не приучен. Некому учить было грамоте особо.
В ответ удар ногой по челюсти. Сплевываю кровь и смотрю в белесые глаза, говорю уже серьезно.
— Подняться хочу. Власти. Денег. Жизни сытой. Все хочу.
Тот, кого Кровавым зовут, садиться на корточки и упирает в меня пустые глаза.
— Правильно базаришь, пацан. Взгляд у тебя ублюдочный, знакомый. Считай, что фартит тебе сегодня, Джокер. Ты в деле.
Вот оно предложение, от которого х*й откажешься.
Заканчиваю палить. Целей уже не осталось. Опять десять из десяти выбил.
Бросаю пистолет на стол и отхожу. Вытаскиваю очередную вонючую сигарету и курю. Пускаю зловонный дым. Ненавижу эту отраву с привкусом дерьма и запахом помоев. Курю редко. Только, чтобы отвлечь себя раздражителем.
Вспоминаю тупые мысли, которые вертелись в голове с месяцок назад.
Наивный баран хотел развязаться с делами, соскочить. Взять Адик и залечь на дно в каком-нибудь мелком городишке. Пойти работать на заводик и жить себе припеваючи обычной человеческой жизнью.
Трахаться со своей сукой с ночи до утра и балдеть от ее вкуса и запаха.
Может и дети бы пошли. Потом. Когда-нибудь. Я не знаю, что такое семья, но с ней хотелось дома, которого никогда не было… И озера вблизи от жилища, такого же чистого, как и ее глаза.
И слов других для нее, которых не знаю…
Смех ее звонкий слышу из далекого прошлого. Так она больше не смеется.
Татуху не спроста ведь забил ей.
“Hakuna Matata”, бл*ть. Нет проблем. Адик нужно именно это! Слова иногда не просто слова.
Гашу сигарету о ладонь и отбрасываю бычок.
Готов сам себе башку отстрелить за слабость. Размяк с ней слишком.
Идиот.
Оборванец. Детдомовец. Мне не светит.
Харе всем тупым мечтам.
У такого, как я не может быть привязанностей.
Закрываю себя.
Складываю оружие в сумку.
Единственное на что могу положится в этой сучьей жизни это холод стали в руках… И то, даже ствол может дать осечку в решающую секунду.
Глава 43
Застегиваю пуговки на коричневом форменном платье и ловлю свое отражение. Волосы сильно отрасли, отрезать бы это безобразие.
