Аглая испуганно икает, но ничего не говорит. То ли боится меня, то ли вообще всего на свете боится.
Она совсем худенькая, выглядит лет на пятнадцать, бледная, с разметавшимися по подушке русыми волосами. Совсем ребёнок, и я столбенею от навалившихся на меня воспоминаний.
Я очень долго хоронила в себе память. Долго представляла, что всё это случилось не со мной — даже поверила в это. Иногда всё даже сном казалось, и шрамы совсем не замечала. Просто не видела их! Мозг успешно заблокировал эти участки, заменил воспоминания чем-то более лёгким, сглаженным, лайтовым. Психолог объяснила мне, что так бывает — такое случается с людьми, когда они очень хотят что-то забыть.
Я хотела.
Потому забыла.
Аглая безуспешно пытается понять, кто я такая. Зачем пришла, и я говорю:
— Я Инга Корнилова, — сообщаю, пока пытливый испуганный взгляд блуждает по моему лицу. — Ты слышала обо мне?
Почему-то уверена: Корниловы нет-нет, да и вспоминали меня. И по взгляду Аглаи понимаю: так и есть.
— Инга… привет, — Аглая улыбается, и я вдруг понимаю, насколько она сильная. Её психика гибче моей.
Правда, я-то в глубоком детстве попала в это змеиное логово. У меня не было выбора, я не знала ничего иного долгие годы. Верила, что именно так живут все дети.
Впрочем, себя не оправдываю и свою слабость тоже.
Я ставлю пакет с гостинцами на тумбочку возле кровати Аглаи, достаю из него апельсины, йогурты, творожки, сметану. Всего по чуть-чуть, но девочке хватит.
— Тебе больно? — спрашиваю, присаживаясь на стул рядом.
Я не спрашиваю только о физических ранах, больше о душевных. И Аглая, умница, понимает меня.
— Мне легче, — вздыхает и ёжится, словно внезапно в комнате температура упала до критической отметки. Кутается в тонкий плед, ёрзает, нервничает. — Тут хорошие врачи, а полицейские обещали, что мне больше ничего не угрожает.
— Всё закончилось. Теперь всё закончилось.
— Инга, ты… герой, — говорит вдруг и вытягивает тонкую бледную руку. Я протягиваю в ответ свою, и Аглая крепко за неё хватается. Смотрит прямо в глаза, и её огромные прямо в душу заглядывают. — Правда! Ты смогла от них удрать.
Вздыхаю, вспоминая свой тернистый путь. Чего мне это стоило.
— Я не герой, я обычная трусиха, — вздыхаю и смотрю на тонкие пальцы Аглаи с обломанными короткими ногтями. На тыльной стороне ладони ссадины, на запястьях фиолетовые полосы. — Просто мне помогли сбежать.
— А мне не помогли, — горестно вздыхает и отворачивается к окну, но вдруг оживляется и на губах расцветает улыбка, делает её настоящей красавицей. — Вернее, помогли…
Голос становится задумчивым, а я улыбаюсь про себя.
— Ты о Сергее?
— Его Сергей зовут? — улыбается и внезапно краснеет. — Он меня спас…
— Он такой, да. Хороший.
Мы молчим, и я провожу в палате Аглаи ещё около часа. Мне надо торопиться — скоро у нас самолёт, — но и бросить её одну тут не могу. Но вдруг Аглая сама понимает, что мы засиделись: ласково улыбается мне, сжимает крепче руку и отпускает.
— Спасибо тебе, Инга, что навестила меня. Ты всё-таки герой и очень добрая.
— Поверю на слово, — смеюсь и, наклонившись, целую Аглаю в лоб.
Перед тем как уйти, я оставляю на тумбочке свой номер телефона. Пусть звонит, я хочу знать, что с ней всё будет хорошо. Мы, вроде как, сёстры по несчастью, и мне боязно бросать её одну в этом мире.
Больница остаётся за спиной, я ныряю в салон автомобиля, Егор улыбается мне через зеркало дальнего вида, но краем глаза вдруг замечаю какое-то движение.
Машина. Знакомая очень и фигура, из неё выходящая, знакома мне тоже.
Сергей!
Знаками показываю Егору, что нужно ехать и, когда машина трогается с места, снова оборачиваюсь. Сергей исчезает в дверях больницы, а я улыбаюсь.
Теперь я точно знаю: с Аглаей всё будет хорошо.
47. Максим
Дольше двух дней я отдыхать не привык. Всё время какие-то дела, работа, круговорот задач, поиск способов их решения, кризисы, победы и, чего греха таить, поражения — куда уж без них, да?
Но сейчас я сижу у бассейна, смотрю на свои вытянутые ноги, к которым прилип тёмный загар, пью ром, смешанный с соком лайма, и смотрю на красно-фиолетовый закат. Закаты на островах меня удивляют: такие яркие, насыщенные, горящие над морем самыми немыслимыми оттенками. Кажется, можно протянуть руку и зачерпнуть в горсть радугу.
— Максим, иди сюда! — кричит Инга, зовёт меня к морю.
Она в красивом ярком купальнике невероятная. С каждым днём смелеет, много улыбается, смеётся. Здесь мы — не мы. Просто два счастливых человека, у которых в прошлом не было ни боли, ни предательств. Ничего. Есть только этот закат, угасающее солнце и море.
Ставлю полупустой бокал на столик, поднимаюсь и медленно иду по шелковистому песку к берегу — всё ближе к Инге, ждущей меня. Её глаза огромные, похожие на растопленный шоколад, сияют. Они самые красивые в мире, я же говорил уже об этом?
Она поворачивается ко мне спиной, ерошит на макушке влажные волосы и идёт вперёд — туда, где в воде тонет солнце.
Мы встречаемся, когда море ласкает её плечи. Инга стоит напротив, смотрит мне в глаза и улыбается. Просто улыбается, а у меня сердце от этого в пластилин превращается, мягким становится, податливым. Что хочешь из него лепи, на всё согласен.
— Ты совсем другой тут, — говорит и касается моего плеча рукой.
— Не нравлюсь?
— Напротив, — смеётся. — Ты мне любым нравишься. Просто… тут беззаботный и весь мой. Без остатка. Нет ни работы, ничего. Мне нравится.
Взвизгивает, когда подхватываю её руки, кружу в тёплой воде. Смеётся заливисто, радуется, словно ребёнок. Я целую её, слизываю с губ солёные капли, дышу ею и пропитавшим её кожу солнцем.
— Я и так весь твой. С самого первого взгляда.
***
В город мы возвращаемся через три дня, и уже в аэропорту меня настигают проблемы. Телефон звонит, я вижу имя абонента и чертыхаюсь про себя. Нет, не сейчас. Позже.
— Что-то случилось? — хмурится Инга, но я качаю головой и открываю багажник пригнанной верным Егором машины.
На отдыхе у нас было много времени, и Инга, как и обещала когда-то, пыталась научить меня языку жестов. Не сказать, что я всё-всё запомнил, но кое-что стало получаться. Так что теперь с Егором будем общаться не только сообщениями.
Ярик держится за руку Инги, уставший после перелёта, но очень счастливый. Смотрит на своё отражение в большой зеркальной панели, показывает своему отражению язык, смеётся и корчит рожицы. Мой сын — самый прекрасный ребёнок и я, чёрт его дери, везучий сукин сын, если судьба наградила меня таким пацаном.
