Я отталкиваюсь от стола, подхожу к вешалке за пальто, медленно одеваюсь. Сую дурацкий конверт в карман, подхожу к двери и распахиваю её. Мне больше нечего здесь делать, мне нужно домой, и вот там подумать обо всём хорошенько.
Но уже практически выйдя, я оборачиваюсь и говорю:
— Жду повестку, Феликс Робертович. И да, слабости есть у всех, просто их обычно ищут не в тех местах.
36. Инга
Максим возвращается к семи и первое, что я слышу: он кричит на кого-то по телефону. Кутаюсь в тёплую накидку, пытаюсь не вслушиваться в его громкие слова, но всё равно до слуха долетают обрывки фраз.
Максим просит найти хоть что-то на какого-то там Золотова — или Золотухина? — мечет молнии, вокруг собираются грозовые тучи, а я снова ухожу в кухню.
Я не очень любопытная и в чужие дела предпочитаю не лезть, но когда слышу фамилию “Краснов”, меня передёргивает.
Это же о Павлике?
Руки дрожат, и цитрусовая заправка для овощного салата разлетается вокруг крупными янтарными каплями. Да что же такое? Сначала этот очень странный звонок следователя, потом его же сообщение, в котором он отменил нашу встречу, а теперь Максим возвращается не в духе намного позже запланированного.
— Папа злится, — охает Ярик и закрывает ладошками округлившийся от удивления рот.
— Да нет, просто работает, — успокаиваю ребёнка и пододвигаю к нему стакан с яблочным соком. — Пей, крошка, набирайся витаминов. Нога не болит?
— Нет! Прошла совсем! — улыбается, но всё-таки громкий голос Максима оттягивает на себя его внимание. — Что с папой?
— Не знаю, — пожимаю плечами и выхожу за порог кухни.
Максим находится в гостинной, злой, что тысяча чертей, бледный. Он не сразу замечает меня, а когда видит, пытается улыбнуться, но выходит лишь гримаса. Или звериный оскал. Я даже в первый день знакомства его таким не видела.
— Макс… всё хорошо? — спрашиваю осторожно, потому что такой Пожарский меня снова пугает.
И хоть умом понимаю, что гнев его направлен не на меня, внутри сжимается тугая пружина, готовая лопнуть в любой момент. Моё шаткое равновесие снова даёт крен, но я беру себя в руки.
— Всё хорошо, — натянуто улыбается Максим и подзывает меня. — Иди сюда, просто подойди, мне нужно тебя обнять.
Я ныряю в его объятия, глажу по напряжённым плечам, а Максим утыкается лбом в моё плечо и тяжело дышит.
— Ярик в кухне остался, — шёпотом и целую Максима в колючий подбородок. — Пойдём ужинать?
— Ничего не хочется, но пойдём, — говорит, и низкий голос с характерной хрипотцой обволакивает. — Корми меня, женщина. А потом люби и успокаивай.
Ужин проходит неплохо: Максим изо всех сил вслушивается в щебетание Ярика, хотя нет-нет, да и теряет нить разговора. Но сын этого не замечает, продолжая рассказывать, как его друг Митя надул сегодня самый огромный в мире шар.
— Во-о-т такой! — Ярик обнимает руками весь мир, а Максим треплет его по голове.
Иногда я ловлю на себе внимательный взгляд тёмных глаз — изучающий, пытливый, задумчивый. Максим думает о чём-то, переживает, но у меня не получается читать чужие мысли.
— Всё действительно хорошо? — спрашиваю Максима, когда спускаюсь вниз, уложив Ярика в кровать и прочтя обязательную сказку. На этот раз “Красавицу и чудовище”, и Ярик очень сильно меня просил никому не говорить, что ему нравятся настолько девчачьи сказки. Я его заверила, что ничего эдакого в этом нет, и если нравится, стесняться не стоит.
Максим стоит у окна, за которым непроглядная ночь, болтает коньяк в бокале и будто бы не реагирует на мой вопрос, но это только кажется. Я вижу по напряжённым плечам, по клокочущей на виске жилке, что он прекрасно меня услышал.
Только молчит почему-то.
Я не знаю, куда себя деть. В итоге, присаживаясь на кресло, сбрасываю с ног домашние туфли и сгибаю колени. Кутаюсь в тёплую накидку, хотя в доме даже жарко, просто мне зябко — сама не знаю почему.
Максим поворачивается ко мне и протягивает белый конверт. Смотрит прямо в глаза, кивает подбородком в сторону белоснежного прямоугольника, а на лице ни единой эмоции.
— Это что?
— Это тебе.
— В смысле?
— От мужа привет.
В голосе тоже нет эмоций, и лишь на середине фразы нерв на поросшей тёмной щетиной щеке дёргается пару раз.
Я не знаю, как мне на это реагировать. В смысле? Привет от Павлика?
— Его адвокат передал, — поясняет Максим, а пальцы, удерживающие конверт, белеют. — Возьми его, пожалуйста, прочитай.
Я поднимаюсь и протягиваю руку, но Максим не торопится мне отдавать письмо. Смотрит прямо в глаза, а в них пламя полыхает.
— Честное слово, я чуть было не порвал его, но…
— Но?
— Решил, что так нельзя. Прочитай.
И снова отворачивается, будто бы личное пространство мне оставляет, а я смотрю на конверт без единого опознавательного знака.
Так странно в наше время получить обычное бумажное письмо, и я несколько минут не понимаю как мне лучше с ним поступить. Может быть, всё-таки порвать? Не хочу ничего знать о жизни Павла, но руки сами тянутся к кромке конверта, чтобы узнать о его содержимом.
— Я оставлю тебя, — Максим стремительно выходит из комнаты, а я уже вчитываюсь в исписанные убористым знакомым почерком строки.
Их всего четыре, и я сначала не верю своим глазам. В смысле он бы хотел меня увидеть? Поговорить? О чём?
Я комкаю сероватую бумагу в кулаке, превращаю письмо, полное тайного сожаления, в бесформенный кусок жёваной бумаги. Мне нужно куда-то его деть, нужно избавиться от него, но оно жжёт ладонь, и я тороплюсь на кухню.
Выброшу в мусор, будто его не было никогда. Словно я его не получала.
Максим курит в открытое окно. В комнате зябко, ветер треплет занавески, и они крыльями взлетают до самого потолка. Пока я читала, Максим успел принять душ и переодеться, и сейчас на нём домашние серые штаны и тонкая футболка с длинными рукавами. Он кажется таким домашним, таким близким, только напряжение никак не хочет его оставлять.
Я бросаю скомканную бумагу в ведро, захлопываю шумно дверцу и принимаюсь лихорадочно мыть посуду.
— Зачем руками? — спрашивает Максим, хотя это точно не то, о чём нам стоило бы поговорить.
— Мне так привычнее. Расслабляет, — поддерживаю эту иллюзию обычной беседы, хотя внутри всё кипит. То ли от гнева, то ли от душевного непокоя.
— Ты напряжена?
— Очень, — признаюсь, следя краем глаза за тем, как Максим остервенело тушит наполовину выкуренную сигарету в стеклянной пепельнице.
Рукой рассеивает горький дым, окутывающий его плотным облаком, избегает моего взгляда. То ли это ревность к моему прошлому, то ли ещё что-то, мне непонятное.
