— Ярик ребёнок, доверчивый и славный. Только я виноват в том, что он верил в сказку о внезапно появившейся на его пороге матери. Потому что был уверен: этого никогда не произойдёт, Наташа не переступит порог моего дома. Я просчитался, не думал, что когда-то она возникнет на горизонте, у неё нет на это никаких прав. И сейчас ей глубоко плевать на сына, на меня тем более. Ей на всё плевать, кроме своей наркоты.
— С ней совсем всё плохо? Совсем пропащая? Может быть, её полечить? Вдруг не всё потеряно? — Инга смотрит на меня сквозь мокрые ресницы, а я вытираю большими пальцами текущие по лицу крупные слёзы.
— Инга, в тебе такой огромный нерастраченный запас любви, — целую сначала один, потом второй уголок губ. — Ты лучшая женщина из всех, кого я знал, самая добрая и светлая. Если бы я мог выбрать Ярику мать, то это была бы ты.
— Почему?
— Потому что ты знаешь, что такое расти в нелюбви. Ты знаешь, как тяжело бывает, когда на ребёнка всем плевать. В этом мы с тобой похожи и это то, чего я под страхом собственной смерти не допустил бы для собственного сына. И ты не допустишь, потому что на себе прочувствовала все последствия. Ну и ко всему прочему, Ярик не сможет уже без тебя, ты в его душу запала.
Улыбаюсь, а Инга обхватывает ладонями мои запястья, смотрит прямо в глаза и в нерешительности закусывает губу. Но всё-таки спрашивает:
— А ты? Что с твоей душой? Брак — это можно и даже не очень сложно, но это только из-за Ярика?
Я прижимаю её к себе, запускаю руку в волосы, глажу шею. Инга дрожит в моих объятиях, судорожно цепляется за плечи и, кажется, снова плачет.
— Я доверяю тебе своего сына, я хочу сделать тебя его официальной матерью. Как ты думаешь, что с моей душой?
— Ты знаешь, это лучшее признание в любви, которое я слышала. И самое неромантичное из возможных предложение, — голос звучит глухо, но в нём слышится облегчение.
Всё-таки женщинам важно слышать слова, не только видеть поступки. Надо бы запомнить.
Инга поднимает на меня взгляд, растирает ладонями щёки, утирает остатки слёз, а в уголках губ дрожит улыбка. Ещё несмелая, но это лучше рыданий.
— Я вообще так себе романтик, — усмехаюсь и заправляю короткие тёмные пряди Инги за уши.
— Ты пещерный человек, — смеётся. Наверняка вспоминает наше первое знакомство, за которое мне — о, ужас! — не стыдно. Потому что я всё сделал для того, чтобы исправить мнение о себе.
— На плечо и в пещеру? Есть такое дело. Но скажи мне, если бы я к тебе подкатил с цветами, романтическими ужинами, подарками и комплиментами…
— То есть, если бы повёл себя как нормальный влюблённый мужчина?
— Типа того, — киваю и покрываю быстрыми поцелуями её лоб, щёки. — Ну вот, если бы я так поступил, а ты ещё не успела в Павлике разочароваться и вся такая из себя верная и примерная жена… разве что-то у нас вышло? Ты бы просто испугалась и убежала, и ничего у нас не вышло.
— А если бы я никогда в Павлике не разочаровалась? — заглядывает мне в глаза, ищет ответы.
— Если бы, если бы… что-то бы придумал. Но я с первого взгляда решил, что ты станешь моей. Рано или поздно.
— Ты всегда добиваешься, чего хочешь?
Чтобы ответить на этот вопрос, мне не нужно раздумывать долго.
— Не мытьём так катаньем, — киваю и целую Ингу в кончик носа. — В этой жизни для меня нет ничего невозможного, ведь даже нищие мальчики из предместий, если у них есть мозги в голове и зверское желание пробраться наверх, могут чего-то добиться. Но лучше моих подвигов не повторять.
— Почему?
— Потому что не у всех такая толстая шкура и хитрая задница.
А ещё потому, что путь наверх усеян предательствами и щедро полит чужими слезами, но об этом я молчу. Есть вещи, которые лучше хоронить в памяти, зато теперь со мной мало кто связывается, разве что тупица Павлик решил, что самый умный. Впрочем, теперь у него будет дохрена времени подумать над своим поведением и сделать правильные выводы. Ну, или сдохнуть — его проблемы.
Этот говнюк перестал для меня существовать в тот момент, когда я увидел его жену. Честно признаться, тогда для меня многое потеряло смысл. И я бы мог в любой момент сделать так, чтобы на него посыпались все шишки, мог подставить его на раз-два, только он и сам справился, а я давно уже не играю в грязные игры. Разве что чуть-чуть.
Да, не мытьём так катаньем.
— Максим, о чём ты думаешь?
— О твоём муже.
Чуть сощуриваюсь, наблюдаю за реакцией. Вдруг она всё-таки любит его ещё? Не то чтобы во мне была неуверенность, но мало ли.
Но Инга морщится, словно я вслух сказал слово «говно», или вовсе подсунул ей его под нос огромной кучей.
— Даже я о нём почти не думаю, — фыркает и в раздражении поводит плечами.
— Почти?
— Ну, он всё-таки восемь лет был моим мужем, совсем не думать о нём у меня не получится ни за какие коврижки, — задумчиво, а я мысленно ликую. Ну не идиот ли? — Слишком много общих воспоминаний, куда от них деваться? Ну и плюс развод, вся эта судебная волокита, допрос недавний… Павлика ещё очень много в моей жизни.
Она замолкает и выпутывается из моих объятий. Обходит, становится рядом и смотрит в окно. Задумчиво ковыряет вилкой салат, о чём-то думает, но молчит, а я снова её хочу. Всегда и постоянно.
— Максим, а что если я тебе надоем? Ну вот, поженимся, я усыновлю Ярика, а потом ты поймёшь всё-таки какая я скучная и глупая, и что? Чем это закончится? Опять развод, а Ярик? Он как?
Инга всё ещё не смотрит на меня, лишь трёт ладони друг о друга, снова наращивая в себе эту волну неуверенности, которая буквально сбивает меня с ног. Комплексы, вбитые в неё с раннего детства, поднимают голову, заслоняя собой всё, что только можно.
— То есть вариант, что именно я могу тебе осточёртить, ты вообще не рассматриваешь? Инга…
Я становлюсь за её спиной и кладу руки на талию. Сжимаю пальцами кожу сквозь ткань тонкого кашемирового платья и наклоняюсь к уху:
— Хватит нести чушь, — я сам не ожидал, сколько злости будет в моём голосе. — Ты можешь наворачивать себе, сколько хочешь ереси, — выдыхаю, задирая до самой талии её платье. — Можешь громоздить её, заваливать ею всё, что мы пытаемся построить. Но я знаю, как ты смотришь на меня, я чувствую, как бурно ты кончаешь подо мной, и слышу, чьё имя ты выкрикиваешь во время оргазма. Я нужен тебе не меньше, чем ты мне. Да, быстро. Да, может, поспешно, но мы уже не выживем друг без друга.
На ней слишком много одежды, и больше всего меня убивают плотные колготки. Приятные наощупь, дорогие, но абсолютно лишние.
Меня переполняет ярость. Не на Ингу, а на всех тех уродов, сделавших её такой. Твари. Спалить на хуй их дом, уничтожить.
Я беру лежащий рядом нож и разрезаю эластичную ткань. Рвануть в разные стороны, стянуть резко вниз, и вот мне открывается гладкая кожа.
