Русские капиталисты мечтали делать деньги на строительстве железных дорог, причем вне зависимости от экономических, политических или стратегических соображений. Технические сложности при протягивании линии железной дороги по изрезанной земле ожидались громадные, затраты на строительство ошеломляющие, доходы строителей соответственно высокие. Исходя из этого, капиталисты готовы были использовать все возможные аргументы, чтобы убедить правительство начать строительство. Однако министр финансов согласия не давал. Как многие наиболее влиятельные русские политики, Витте был очарован Дальним Востоком, где, он надеялся, можно получать большие прибыли при меньшем риске. Он писал: «По мнению министра финансов, нам следует на некоторое время ограничиться улучшением дорог, предназначенных для колесного транспорта или вьючных животных, которые в настоящее время соединяют экономические центры Персии с границами России и побережьем Каспийского моря». Участие Германии в делах Оттоманской империи и растущая угроза Багдадской железной дороги давало правительству России дополнительный стимул искать продления моратория на строительство железных дорог в Персии.
Министерство иностранных дел поручило К.М. Аргиропуло, русскому посланнику в Тегеране, получить письменное согласие шаха на продление «стерилизующего» соглашения. В своем ежегодном отчете царю за 1899 г. министр иностранных дел утверждал, что «соглашение о предоставлении персидского займа заключено на условиях выполнения наших требований по этому вопросу. Шах поспешил принять наши требования и дал нашему посланнику личное обещание в желательном для нас смысле». Фактически Россия настояла на получении письменного обещания шаха еще до завершения переговоров по займу. Согласие шаха на требования России вызвало со стороны Николая II выражение августейшего удовлетворения, которое было передано Аргиропуло, Амину ос-Солтану и шаху Мозаффару эд-Дину.
Сэр М. Дюранд понимал, что проиграл эту баталию; возможно, и войну в целом. «Русский заем – свершившийся факт, – писал он, – и по крайней мере некоторое время, а возможно, и всегда мы будем нести большие потери от его последствий. Амин ос-Солтан просто продался, и у меня нет сомнений, что он взял на себя большое количество обязательств, которые будут работать против нас». Младший сын шаха Шоа' ос-Салтане написал британскому посланнику, что великий визирь систематически обманывает и вводит в заблуждение его величество, убеждая его в недружественном отношении Англии. «Только будучи под впечатлением, что Россия – его единственная надежда и что финансовая помощь совершенно необходима, его величество с большой неохотой согласился на этот заем». Шоа' ос-Салтане, которому было суждено в недалеком будущем стать близким другом русских, турецким подданным и источником серьезных проблем для своей страны, жаловался, что правительство «находится в руках человека, который больше русский, чем перс» и что «ни один совет из-за границы, переданный по официальным каналам, не может дойти до шаха, если он поступил не из русских источников».
Если М. Дюранд винил в русской победе отчасти себя, то он был безусловно прав. В своих меморандумах начиная с 1895 г. он откровенно писал об опасностях, угрожавших положению Англии в Персии, и предлагал многочисленные меры, которые могли бы исправить положение. Он практически не получал поддержки из Лондона и, по крайней мере до 1899 г., из Индии; и все же его собственные действия были далеко не разумны.
Керзон писал Солсбери: «Ввиду русского mala fides
[22] в отношении персидского займа… подходящий момент для доведения до сведения как русского, так и персидского правительств нашей заинтересованности в Южной Персии. Мы не сможем принять молча ничего, что наносило бы ей ущерб». Однако этот старый политик, больной и усталый, смог только пожаловаться «обиженным тоном» на русский заем генералу мирзе Мохаммад-хану Ала ос-Салтане, персидскому посланнику в Лондоне.
В депеше посланнику в Лондоне Ала ос-Салтане, которую ему было велено показать Солсбери, Амин ос-Солтан объяснял свое поведение и возлагал вину за принятие Персией русского займа на британцев. «Нам кажется, что у нас больше оснований жаловаться, чем у лорда Солсбери», – писал великий визирь. Далее он разъяснял: «По вопросу займа нас не в чем упрекнуть – так сложились обстоятельства, над которыми мы были не властны. Фактически вся вина лежит на их собственных представителях.
Около двух лет мы всячески пытались добиться и даже обращались с мольбами к кому только могли: через британскую дипломатическую миссию, через генерала Гордона, приезжавшего в Тегеран прошлым летом, и мистера Рабино… в надежде получить заем в 60 млн фр., в котором мы нуждались…
Британские представители отнеслись к нашим словам как к не стоящей внимания чепухе и сделали вид, что наши трудности – выдумка. Они считали, что Персия не сможет получить заем на этих условиях в любом другом месте».
Британцы, продолжал он, теперь жалуются на то, что заем был получен без их ведома, но их предупреждали заранее. Они даже вели об этом неофициальные переговоры с русскими в Санкт-Петербурге.
В заключение Амин ос-Солтан облегчил душу, написав о старой обиде на высокомерную манеру поведения сэра М. Дюранда. Этого высокомерия не одобряли даже сотрудники британской дипломатической миссии, а персы никогда бы не простили. Он неоднократно оскорблял даже самого шаха. Амин ос-Солтан писал, что шах однажды сказал ему: «Вы помните, как несколько месяцев назад британский посланник испросил у меня аудиенцию и предстал перед нами с тросточкой в руке и в костюме, в каком можно поехать отдохнуть или прогуляться по рынку. Разве это нормально для посланника – появляться на аудиенции перед сувереном в таком виде? Тот факт, что мы молча сносили все это, служит сильным доказательством нашего огромного желания поддерживать дружеские отношения с правительством ее британского величества».
Даже наиболее оптимистичные британские политики видели, что русский заем Персии нанес удар по положению Британии в этой стране. У русских политиков на этот счет не было сомнений. Неприязнь или даже ненависть к Англии стала одной из главных эмоций российской политической жизни. Крымская война оставила болезненные шрамы. Даже Тургенев и Апухтин могли писать ядовитые антианглийские стихи. Панславянская пропаганда усиливала эти чувства тем, что постоянно подчеркивала протурецкую, и поэтому антихристианскую, политику вероломного Альбиона. Идея похода на Индию не одно десятилетие настойчиво циркулировала в среде крайних националистов и в определенных военных кругах. Преемники Кауфманна и Скобелева мечтали и строили планы. Именно в 1898 г., не раньше, некий капитан В. Лебедев из гренадер гвардии опубликовал работу, озаглавленную «В Индию. Военный, статистический и стратегический набросок. Проект будущей кампании». Лебедев предсказывал оккупацию Герата, Кандагара и Кабула или «создание Русско-Индийской империи, или серии независимых княжеств, или союза государств под сюзеренитетом России, или, наконец, сохранение английского владычества на условиях близкого союза между Россией и Англией». Собственные взгляды Лебедева были относительно умеренными. Он хотел установить протекторат над Афганистаном и территорией к западу от Инда, оставив Англии обладание остальной частью Индии, но с согласия России.
