Его привлекательные манеры сделали его популярной фигурой в английском обществе, и близкие отношения с принцем устойчиво развивались на протяжении девятнадцати лет пребывания в должности посла. Роберт Морье, протеже принца, которому он был обязан назначением на должность посла в Санкт-Петербург, также склонялся к улучшению отношений с Россией. Но самым энергичным сторонником англо-русского соглашения был дальновидный Черчилль. В конце 1887 г. он и его жена-американка посетили Россию, где он на всех приемах говорил о тождестве интересов Англии и России. Это было слишком для посла Морье, который объявил Черчилля опасным человеком. Даже королева убеждала своего сына удержать его друга от выражения «столь опасных мыслей» на публике.
Когда в октябре 1887 г. Солсбери назначил Вольфа посланником в Иран, он, вероятно, знал о его русских симпатиях. Но, как указывает Р. Гривз в своем исследовании по персидской политике Солсбери, целью миссии Вольфа, как это решили в Министерстве иностранных дел, было оживление буферной политики.
Так Вольф неизбежно должен был работать против интересов России. Солсбери указал, что посланник должен сосредоточить свое внимание на целостности Персии, развитии ее ресурсов и поддержании сильного, независимого и дружественного правительства.
Особое внимание следовало уделить Вольфу северо-восточной границе Персии и вдохновить иранцев сделать все возможное по укреплению администрации и полиции приграничных округов. Он должен был также убедить шаха в необходимости развития коммуникаций между столицей и Персидским заливом, что повлекло бы открытие Каруна для навигации. Не было ни слова о том, чтобы искать взаимопонимание с Россией.
Солсбери обсудил персидский вопрос с русским послом Штаалем, предлагая, чтобы две великие державы договорились о том, что они будут уважать целостность Персии, что их соперничество в развитии торговли в Персии нецелесообразно, что полезно соглашение по железным дорогам, что нужно уладить вопрос о русско-персидской границе к востоку от Каспия. По просьбе Штааля Вольф встретился с ним 3 марта 1888 г. и узнал, что Гирс согласился с первым предложением. Вопрос о железных дорогах, считал Гирс, нужно обсуждать с шахом. Что касается русско-персидской границы – это проблема только России и Персии. Дипломат более опытный в делах с русскими понял бы сразу, что Санкт-Петербург не заинтересован в улучшении отношений. Вольф сообщил Штаалю, что получил инструкции поддерживать самые дружеские отношения с князем Долгоруковым и, насколько возможно, действовать в сотрудничестве с ним. Но русским любое отклонение англичан от обычной пассивной политики представлялось потенциальной угрозой.
Действительно, русские увидели вызов в самом назначении Вольфа, как и представители других государств в Тегеране. Французский посланник де Баллой полагал, что Вольф прибыл в Тегеран для противодействия русскому влиянию и восстановления прежней гегемонии Англии. В своих депешах Баллой неоднократно отмечал желание Вольфа добиться для Англии «исключительного» влияния в Персии. Он хотел открыть Персию для британской торговли, создавать отрасли промышленности, строить железные дороги, чтобы упрочить экономические позиции Британии до того, как парламент сочтет нужным поддержать сильную персидскую политику. Так, по мнению французской миссии, министерство иностранных дел продвигало коммерческие интересы в Персии, чтобы заставить парламент поддерживать политическую позицию правительства.
Поэтому де Баллой был абсолютно прав, приписывая политические мотивы британским попыткам развивать свою торговлю в Персии. Но экономически это было не так: не могло быть в то время больших преимуществ в инвестировании денег в Иране, когда Южная Африка, Латинская Америка, Канада и даже Соединенные Штаты были готовы поглотить огромные количества денег с той же долей риска.
Содействие решению экономических задач в Персии было неблагодарной, если не совсем невозможной задачей. В стране не было многих необходимых предпосылок экономического развития, включая стремление к развитию. В течение большей части правления Насреддина условия жизни в Персии ухудшались. Жестокое подавление бабидов в 1848–1852 гг. и систематические преследования бехаитов в последующие годы иссушили силу и предотвратили рост развивающегося городского среднего класса. Близкое сотрудничество мулл с правительством в противостоянии движению бабидов – бехаитов пошло на пользу духовенству, которое крепило свои связи с шахом и бюрократией и клеймило любого перса, осмелившегося открыть свой разум западному влиянию, как бабида.
Правительство было беззаконно и невероятно развращено. Даже критически настроенные иностранные наблюдатели либо не видели той деморализации, которая преобладала в Иране, либо не могли передать картину целиком. Керзон смягчил краски, когда он описывал правительство Персии в своей классической работе. Глубина деградации страны раскрыта полностью только в секретных дипломатических депешах, дневниках и частной переписке. Командующий Персидской казачьей бригадой полковник В.А. Косоговский, служивший в Тегеране в середине 1880–1890 гг., оставил маленькую галерею пугающих зарисовок правителей Персии
[8].
Монархические чувства или некоторая деликатность не позволили ему сказать много о новом шахе Мозаффаре эд-Дине (дневниковые записи были сделаны в 1896–1897 гг.), но о наследном принце Мохаммаде Али-мирзе Косоговский говорит: «У наследного принца слабо развиты умственные способности. Он угрюм, жаден и берет самые позорные взятки. Предаваясь неестественным порокам, он был, по словам его братьев, заражен сифилисом».
Другой наследник, третий сын шаха, Салар од-Дойлы, увлеченный враждой с шурином своего отца, фаворитом и военным министром Фарманфармой, истошно и без тени смущения кричал, чтобы было слышно во всем дворце: «Этот pedar-sukhteh (сын сожженного отца), эта собака Фарманфарма присвоил себе все, включая военное министерство. Я, Салар од-Дойлы, а не этот жулик Фарманфарма должен быть военным министром».
Принц Фарманфарма, цель таких тирад, был назван Косоговским иезуитом. Когда шах внезапно впал в антикоррупционное настроение, Фарманфарма, известный разграблением целых провинций, прикинулся честным, «хотя никогда не упускал шанса ухватить везде, где возможно… И сам Шах… спокойно продавал батальоны от одного командира другому за две или три тысячи туманов».
«Камран-мирза Наджиб ос-Салтане, – писал Косоговский, – не имеет ни совести, ни сердца, ни чувства благодарности и, подобно истинному каджару и восточному деспоту, является трусливым и подлым в беде и, наоборот, бессердечным и вероломным, будучи в силе». Его старший брат Мас'уд-мирза Зел ос-Солтан был порочным, бессовестным тираном. Рональд Томсон, обхаживавший его по долгу службы, описал, как принц, «ожидая роста цены на зерно, скупил по номинальным ценам большое количество зерна. Когда голод, который, как он надеялся, принесет ему необычайно высокую прибыль, не наступил, то Его Императорское Высочество постарался продать это зерно по принудительно высоким ценам». Вспыхнули беспорядки, и они были подавлены только с помощью двух войсковых полков.
