– Нет, – ответил я. – Мы никогда не встречались.
Я протянул руку; Мик пожал ее, разглядывая меня. На нем была розовая шелковая рубашка и темно-синий блейзер, и он был Миком Джаггером. Самый знаковый рок-музыкант стоял в нескольких дюймах от меня и вяло пожимал мне руку.
– Моби выпустил потрясный альбом Play, – сказал Ричард Брэнсон Мику. – Знаешь об этом?
– Да, я его слушал, – сухо сказал Мик, отпустив мою руку и глядя в сторону. Я стоял, смущаясь и размышляя, можно ли говорить с Миком на равных или же Ричард Брэнсон представил меня как забавного лысого молодого музыканта с хитовым альбомом.
– Ну, мне, похоже, пора потанцевать, – наконец собрался я. – Рад был познакомиться, Мик.
Но он не слышал. Он уже отвернулся и теперь был занят флиртом с высокой красивой амазонкой с платиновыми волосами – Софи Даль. Она немного писала книжки, немного снималась в кино, недолго работала фотомоделью, но знали ее в основном потому, что писатель Роальд Даль, автор одной из моих любимых в детстве книг «Джеймс и гигантский персик», приходился ей дедом. Она была почти на фут выше Мика и на сорок лет его младше, но он был неудержим, и, похоже, она сдавалась его напору.
В последнее время я употреблял по 10–15 порций алкоголя за вечер и принимал наркотик каждый раз, как оно попадало мне в руки.
Мой лейбл «V2» арендовал помещение старого банка и устроил вечеринку для группы The Black Crowes. Я провел на VIP-балкон нескольких друзей, и мы пили бесплатное шампанское, бутылку за бутылкой, и глотали наркотик. В последнее время я употреблял по 10–15 порций алкоголя за вечер и принимал экстази каждый раз, как оно попадало мне в руки. Мне пришло в голову назвать свою ежевечернюю дозу алкоголя и наркотиков «коктейль рок-звезды». Это две или три таблетки наркотика, бутылка шампанского и бутылка водки.
Я добрел до бара и попросил у бармена еще одну бутылку «Вдовы Клико».
– Целую бутылку? – спросил он.
– Все в порядке, – уверенно сказал я и добавил: – Тут звучит мой альбом.
Он протянул мне бутылку, а я вдруг увидел прекрасную женщину – высокую, статную, в изящном вечернем платье. Она стояла в одиночестве. У нее были длинные прямые светлые волосы. Казалось, они подсвечены солнцем, и, несомненно, ее голос звучал как пение птиц.
Я подошел к ней.
– Привет, – сказал я. – Вы прекраснейшая женщина на этой планете!
Она улыбнулась.
– А вы – Моби, и вы набрались!
– И это правда.
– У вас есть еще таблетки?
– Нет, – сказал я, погрустнев. Потом сообразил: – Но у моего друга Майкла есть!
Я взял ее за руку и повел мимо Мика Джаггера и Ричарда Брэнсона, мимо Курта Рассела в компании актрис Голди Хоун и Кейт Хадсон, мимо группы моделей и мимо сотрудников лейбла, пока, наконец, не нашел Майкла.
– Майкл, познакомься. Это… – Я повернулся к своей спутнице и запнулся. – Не знаю, как тебя зовут.
– Лорен, – сказала она.
– Да, Лорен! – снова повернулся я к Майклу. – И она прекраснейшая женщина на этой планете!
Я поцеловал ее и спросил:
– Хочешь поехать в «Sway»
[63]?
– Да, я хочу поехать с тобой, – ответила она откровенно и сдержанно. Взяла меня за руку и повела за собой прочь с вечеринки.
Когда мы вышли на Лафайетт-стрит, папарацци кинулись снимать меня.
– Моби! – крикнул кто-то из них сквозь ритмичное щелканье фотовспышек. – Это твоя девушка?
– Надеюсь! – громко ответил я, и мы с Лорен сели в такси.
– Спринг и Гринвич-стрит, – сказала она таксисту.
По радио зазвучала песня группы Creedence Clearwater.
– А! – закричал я. – Сделайте громче, пожалуйста!
Таксист засмеялся и прибавил громкость. Под звучание «Proud Mary» мы выехали на Принс-стрит.
«Proud Mary» была первой песней, которая мне понравилась в детстве. Я называл ее «Rolling on the River» до одиннадцати лет, пока мальчик постарше не посмеялся надо мной и не сказал, как называть ее правильно.
Я открыл окно.
– Почувствуй, какой свежий воздух! – весело крикнул я. Лорен засмеялась и взяла меня за руку.
– Лорен, ты такая красивая! – воскликнул я и поцеловал ее.
Мы подъехали к «Sway», моему любимому нью-йоркскому бару, полному наркоманов и дегенератов. Перед входом стояла очередь, но контролер узнал меня и провел нас внутрь.
– Здесь Боно
[64], – сказал он, ведя нас сквозь толпу. – Я отведу вас к нему.
– Боно? – сказала Лорен. – Никогда не встречалась с ним.
– Он потрясающий, – пробормотал я, стараясь не отстать от контролера. В задней комнате было намного тише, чем в баре, в ней стояли низкие скамьи, покрытые грязной, прожженной сигаретами тканью с марокканским узором.
Боно сидел в окружении друзей. Он был во всем черном, к тому же еще надел и солнцезащитные очки.
– Моби! – воскликнул он и подскочил. Мы обнялись.
– Принесите ему шампанского! – сказал он подскочившему официанту. – И его прекрасной даме тоже!
Боно представил меня Майклу Стайпу
[65].
– А мы знакомы, – сказал я и обнял Майкла. Я полюбил его с тех времен, когда впервые услышал «So. Central Rain» на радио колледжа в 80-х; несколько месяцев назад мы стали друзьями-полуночниками. Затем Боно познакомил меня с писателем Салманом Рушди; тот улыбнулся, сверкнув профессорскими очками. Почему-то я не представлял себе этого серьезного, очень талантливого человека улыбающимся, да еще пьющим шампанское в ночном баре. И смутился.
– Это честь для меня, сэр, – сказал я Салману Рушди, – пожать вашу руку. Я отношусь к вам с большим уважением.
Он засмеялся и ответил:
– Ох, спасибо! Вы очень любезны.
Нам принесли бутылку шампанского, и диджей поставил песню группы Buzzcocks. Боно и я встали и начали танцевать.
– Где мы теперь, – подпевали мы Питу Шелли
[66], – все поддельное, ничего настоящего…
– Довольно иронично, – сказал Боно, улыбаясь. Ироничной была не столько песня, сколько ситуация. В юности мы с ним были принципиальными панк-рокерами. И теперь двое бывших детишек-панков пили шампанское ценой три сотни долларов за бутылку во чреве чудовища и напевали старую песню под названием «Paradise», то есть «Рай».
