— Я не совсем понимаю, — тяну я время, а мой мозг изо всех сил пытается найти правильный подход к делу, — не вполне понимаю; он ведь проектировал работы по расширению подвала, кажется?
Я не привыкла вытягивать из людей сведения обманом. Психологам позволено расспрашивать о глубоко личных вещах. Очевидно, с ассистентами архитекторов дело обстоит иначе. Фру Аткинсон наблюдает за мной, на ее лице стеклянными шариками вертятся маленькие глазки; потом говорит:
— Мой муж в море. Вы это знали?
— А, — бестолково откликаюсь я, — нет, не знала.
— Он — любовь всей моей жизни.
Она показывает на фотографию, стоящую на столике возле дивана. Жених и невеста: мужчина в костюме, женщина в белом платье по щиколотку. Стоят перед маленькой церковью. Фотограф отошел слишком далеко, чтобы можно было разглядеть черты их лица; не разберешь, молоды ли они, хороши ли собой. Непонятно даже, та ли женщина на фото, что стоит сейчас передо мной.
— А что он делает в море? — спрашиваю я.
— Плавает, — говорит хозяйка, закрывая глаза. — Все плавает и плавает.
Я киваю. Она стоит неподвижно. Потом открывает глаза и делает шаг по направлению ко мне.
— Идемте, я покажу вам ту комнату.
Берет меня за руку. Ладошка у нее маленькая и скрюченная, но сильная; стискивает мою как клещами. Я не хочу двигаться с места, не хочу углубляться в эту квартиру, хочу остаться поближе к выходу, но она тянет меня за собой. Мы минуем портьеру и выходим в темный коридор. Хозяйка ведет меня мимо какой-то двери к другой портьере из плотного бархата. Свободной ручонкой отодвигает портьеру. За ней другая дверь. Фру Аткинсон открывает ее.
За дверью светло и пусто: просторная комната с немытыми окнами, выходящими во двор, где стоят велосипеды. С облегчением вздыхаю; я уж было подумала, что эта темная квартира бесконечна. На улице сияет солнце. Во внутреннем дворике есть даже детская горка.
— Вот отсюда вниз будет вести лестница, — говорит хозяйка, не выпуская моей руки. — Когда вернется мой муж.
Повсюду лежат крупные листы фанеры, стоит ящик с надписью «Центр помощи лицам с ограниченными возможностями»; похоже, что тут собирались что-то строить, но не видно, чтобы работа была начата.
— А вы договорились о том, какой она будет, — спрашиваю я, — с Сигурдом?
Старушка вперяет в меня глаза, окидывает взглядом с головы до ног. Чуть не целую минуту мы так стоим: она смотрит, я ей не мешаю. Моя рука покоится в ее. И тут она говорит:
— Разве вы не знаете?
— Чего я не знаю?
— Сигурд представил свой проект еще до Рождества. Он здесь много месяцев не появлялся.
Я едва дышу, возвращаясь за ней в гостиную. Наверное, раз уж я здесь, нужно было вытянуть из нее больше, но нервы у меня на пределе, притворяться нет мочи. К счастью, она отпустила мои руки; дрожат они так, что видно невооруженным глазом. Единственное, чего я хочу, — это поскорее убраться отсюда. Но хозяйка не сворачивает на кухню, как я надеялась, когда мы шли назад по темному коридору. Она проходит в гостиную. Я безвольно плетусь за ней, втягиваю воздух в легкие, и они наполняются сладковатым пряным дымом, окутывающим всю мебель. Ничего не говоря, фру Аткинсон идет к столу, открывает футляр, куда она убрала мундштук из Парижа, и достает новую сигарету. Я устремляю взгляд на висящий на стене фотопортрет строгого господина в форме; дыши, приказываю я себе, дыши. С неумело намалеванной картины смотрят дети в матросках, мальчик и девочка, оба светловолосые и голубоглазые. О мою ногу снова трется тот же кот. Я снова взглядываю на мужчину в форме. На лацкане у него угадывается свастика.
— Вы, кажется, удивлены, — говорит хозяйка.
Она опять села, сидит и курит. Я молчу. Тиара съехала ей на лоб. Фру Аткинсон закрепила ее на волосах, но волосы такие жиденькие, косицами. На скрюченных пальцах золотые перстни.
— Полицейские тоже удивились, — говорит она. — Вот как, надо же; значит, Сигурд Торп говорил, что приходил сюда всю зиму… Он подготовил свои чертежи за месяц. Последний раз я его видела в ноябре.
Я в состоянии только кивнуть. Чуть дальше, возле стеллажа, висит еще одно фото, более давнее; на нем другой мужчина, в другой форме. Я не хочу его разглядывать, не хочу знать, на какой войне он сражался.
— Сигурд умер, — говорит хозяйка. — Так сказали полицейские.
— Да, — говорю я.
— Вы не ассистентка ему.
— Я его жена.
— А, вот так…
Она несколько раз кивает, раскачивая головой.
— Мой муж уходил в море на несколько месяцев сряду. Я никогда не знала, где он. Не знала даже, вернется ли он.
Наступает тишина. Рядом с еще одним мужчиной в форме висит кортик. Лезвие ржавое, в черных пятнах. Фру Аткинсон курит, закрыв глаза. Вдруг рядом с креслом бьют часы, спрятанные под стеклянным колпаком; она поднимается и говорит:
— Пойду принесу чай. Вы, наверное, с сахаром пьете?
Подойдя к портьере, оборачивается. Вновь окидывает меня взглядом, и ее больные голубые глаза смотрят чуть ли не дружелюбно.
— Вы, похоже, такая милая девушка, — говорит она. — Сигурд Торп был не подарок. Для вас даже лучше, что он умер.
Мы стоим молча и смотрим друг на друга; в глазах фру Аткинсон выражение полнейшего безумия — такие они круглые, такие пронзительные… Ее улыбка с ними не вяжется. Я молчу. Внезапно она отворачивается и уходит. Выпускает портьеру из рук и исчезает. Прислушиваясь к звяканью посуды на кухне, я крадусь к выходу, отпираю дверь и пулей выскакиваю в подъезд. Стараясь не шуметь, закрываю за собой дверь и бросаюсь бегом вон из подъезда, из подворотни. Несусь по улице во весь дух той же дорогой, что пришла. Чуть притормаживаю лишь в нескольких кварталах оттуда.
* * *
Я постоянно дома. В обычный день выбираюсь не дальше станции «Нурберг», в супермаркет «Киви». А так сижу сиднем — или в своем кабинете, или в доме. Читаю электронную почту. Смотрю «Фейсбук». Жду Сигурда. Жду пациентов. Жду, чтобы они ко мне обратились. Не проявляю инициативы в поиске — во всяком случае, активно их не ищу. Чувствую, как в горле встает комок: я должна бы, должна бы, должна бы… Денег у нас немного. Я должна бы больше зарабатывать. Должна бы работать так же много, так же упорно, как Сигурд. Не обращая внимания на усталость, отсутствие настроения. Вкалывать без устали.
Я жду Сигурда. Жду, чтобы можно было поговорить с кем-нибудь, побыть вместе. Он возвращается домой поздно, измотанным. Не хочет никуда ходить. Не хочет разговаривать. Хочет только поставить на колени комп и зависнуть в нем. Я пристаю к нему с расспросами. Когда закончится ремонт? Когда будут готовы ванная, коридор внизу, спальня? Лестница? Сигурд говорит: я пашу как ишак, ты не замечаешь? Да и бабла, мол, на все это как-то не замечено. Я начинаю жаловаться на скучные будни. Пытаюсь объяснить, насколько мне одиноко в четырех стенах: топчусь часами на одном пятачке, не с кем словом перекинуться… Сигурд говорит: а тебе бы понравилось, если б тебе в затылок вечно дышал Флемминг и зудел, что все должно делаться иначе? Строит из себя начальника; мнит себя гением предпринимательства только потому, что не совсем еще забыл то, чему его учили на уроках экономики производства в старших классах… Сексом мы с Сигурдом теперь почти не занимаемся.
