Он выгнал ее; взяв за плечи, толкнул ее так, что, пролетев через весь демонстрационный зал к выходу, она очутилась у лифта. Но это ее совершенно не смутило. Услышав, что он хлопнул дверью, она закричала: «Если ты до сих пор не попался, то они все равно доберутся до твоих налогов, также, как и до твоей фабрики. И это только начало. Я — то знаю, какими деньгами ты набиваешь себе карманы».
Он понял, что любой ценой ей надо было не дать залезть в его дела. Ее надо было остановить.
Зазвонил телефон — мягкий мурлыкающий звук. Раздраженный, Гордон взял трубку: «Что там, Мэй?»
Голос секретарши звучал виновато: «Я знаю, что вы не хотели, чтобы вас тревожили, сэр, но люди из прокуратуры настаивают на встрече с вами».
«Впусти их». Стюбер одернул пиджак своего светло-бежевого итальянского шелкового костюма, засунул носовой платок за манжет с квадратной бриллиантовой запонкой и принял комфортную позу в кресле за столом.
Вошло три человека, одетые сдержанно и по-деловому, и Стюбер, в десятый раз за последний час помянул недобрым словом Нив Керни, с подачи которой началось это пристальное внимание к его нелегальной фабрике и к его персоне.
* * *
В пятницу утром в одиннадцать часов Джек Кэмпбелл вернулся с собрания сотрудников и снова взялся за рукопись, которую должен был прочитать накануне. На этот раз он приложил титаническое усилие, чтобы заставить себя сосредоточиться на пикантных похождениях известной тридцатитрехлетней дамы, врача-психиатра, которая влюбилась в своего пациента — теряющего былую популярность киношную звезду. Устроив себе каникулы, они вместе сбегают в Сен-Мартин. Искушенный в делах с женщинами, звезда экрана ломает все барьеры, которые врач-психиатр выстраивает с удивительной изобретательностью, защищая свое женское целомудрие. После трех недель бесконечного совокупления под звездным небом, звезда в отставке снова обретает уверенность в себе. Он возвращается в Лос-Анджелес, согласившись на роль дедушки в новой комедии. Она в свою очередь возвращается к практике, полная надежд на светлое будущее, когда она встретит человека, с которым сможет идти по жизни. Книга заканчивается сценой ее встречи с новым пациентом, привлекательным тридцативосьмилетним биржевым маклером, который говорит ей: «Я слишком богат, слишком напуган и слишком одинок».
"О, господи, " — подумал Джек, закрыв последнюю страницу. Он как раз отложил рукопись, как в кабинет вошла Джинни, держа в руках пачку писем. «Ну, как?» — она кивнула головой в сторону рукописи.
«Кошмар... Но продаваться будет хорошо. Меня умиляют все эти сцены в саду: интересно, как можно заниматься любовью, когда тебя со всех сторон кусают комары? Или я старею?»
Джинни сделала гримаску: «Не думаю. Ты помнишь, что у тебя встреча во время ланча?»
«Я записал». Джек встал и потянулся.
Джинни окинула его оценивающим взглядом. «Ты в курсе, что все наши молоденькие редакторши без ума от тебя? Они все выпытывают, есть ли у тебя кто-то».
«Скажи им, что у нас с тобой роман».
«Я была бы не против, будь я лет на двадцать помоложе».
Улыбка на лице Джека сменилась выражением озабоченности. «Джинни, я сейчас подумал, за сколько времени до выхода печатается „Контемпорари Вумен“?»
«Я не знаю. А что?»
«Могу ли я сделать копию со статьи Этель Ламбстон — той, которая о моде? Я знаю, что Тони обычно не любит ничего показывать, пока журнал не готов, но постарайся, ладно?»
«Конечно».
Спустя час, когда Джек уже собирался уходить на ланч, ему позвонила Джинни. «Статья включена в выпуск на следующей неделе. Тони сказала, что в виде одолжения даст тебе ее посмотреть. Она еще сказала, что передаст копию записей Этель».
«Это очень любезно с ее стороны».
«Она сама предложила это, — сказала Джинни. — Она считает, что то, что адвокаты вырезали из статьи Этель гораздо острее и интереснее, чем то, что допустили к печати. Тони тоже начинает волноваться относительно Этель. Она говорит, что с тех пор, как вы взялись за опубликование книги о моде, она чувствует, что предается огласке что-то очень секретное».
Спускаясь в лифте, Джек думал о том, что будет очень и очень любопытно прочитать записи Этель и посмотреть, что же там такого, что даже нельзя напечатать.
* * *
Ни Симус, ни Рут не пошли в пятницу на работу. Они сидели в квартире, уставившись друг на друга, как люди, которых засасывает болото, и они не в силах сопротивляться неизбежному. В полдень Рут сварила крепкий кофе и сделала горячие бутерброды с сыром. Она заставила Симуса встать и одеться. «Ешь, — приказала она. — И расскажи еще раз подробно, как все произошло».
Она слушала мужа, а мысли ее все время крутились вокруг будущего дочерей. На них была вся ее надежда. Учеба в колледжах, ради которой она берегла каждую копейку. Уроки танцев и пения. Одежда, тщательно выискиваемая по распродажам. И что теперь, если их отец окажется в тюрьме?
Симус снова выложил всю историю. Его круглое лицо блестело от пота, тонкие руки беспомощно упали на колени. Он опять вспоминал о том, как умолял Этель освободить его, как она забавлялась этим. "Может — да, а может и нет, " — повторяла она. Потом она пошарила за подушкой на диване: "Посмотрим, может, я найду что-нибудь, что не успел стащить мой племянничек, " — сказала она, смеясь и вытаскивая стодолларовую купюру. Она засунула ему деньги в карман, приговаривая, что в этом месяце у нее совсем не было времени ходить по ресторанам.
"Я ударил ее кулаком, — говорил Симус безо всякой интонации. — Я не собирался этого делать. Ее голова дернулась в сторону. Она упала навзничь. Я не знал, убил ли я ее. Но она встала и была очень напугана. Я сказал ей, что, если она попросит еще хотя бы один цент, я уж точно прибью ее. Она почувствовала, что я это сделаю и сказала: «Ладно. Не надо больше присылать алименты».
Симус проглотил остатки кофе. Они сидели в столовой. День начал сереть, похолодало, было впечатление, что уже наступает вечер. Серо и холодно. Также, как было в тот четверг в квартире Этель. Потом поднялась буря. Буря поднимется и на этот раз. Симус был в этом уверен.
«И потом ты ушел?» — подстегнула его Рут.
Симус растерялся. «Потом я ушел».
Возникло какое-то чувство недоговоренности. Рут обвела взгядом комнату, дубовую мебель, которую она ненавидела вот уже двадцать лет, вылинявший восточный ковер машинной работы, который она вынуждена была терпеть; она знала, что Симус не сказал ей всей правды. Она опустила голову и посмотрела на свои руки. Слишком маленькие. Квадратной формы. С пальцами — обрубками. У все трех девочек длинные тонкие пальчики. Чьи гены? Симуса? Возможно. Люди из ее семьи, которых она знала по фотографиям были все маленькие и коренастые. Но сильные. А Симус — слабак. Слабый напуганный человек, доведенный до отчаяния. До последней границы отчаяния? «Ты не все мне рассказал, — сказала Рут. — Я хочу знать. Я должна знать. Только так я смогу тебе чем-нибудь помочь».
