– Ты собираешься что-то делать или нет? – вдруг спросила она, забирая у него пустую тарелку.
– Не понял?
– Ты вернешь мою дочь домой? Надеюсь, ты предпринял хоть какие-то действия для этого?
Федор отрицательно покачал головой.
– Значит, тебе наплевать и на меня, и на Лену?
– Нет. Чайку налей, пожалуйста, – нейтральным голосом сказал Федор.
С грохотом выдвинув стул, Татьяна уселась напротив него.
– Я, кажется, ясно дала понять, что абсолютно необходимо, чтобы моя дочь жила здесь!
– Кому необходимо? Ленка прекрасно себя чувствует в Иванове, я тоже не страдаю.
– Ах, так она уже в Иванове? – вспыхнула Татьяна.
– Да. Если хочешь знать, я сам ее отвез и устроил, и там все очень даже прилично. Общежитие через дорогу от института, чистенькое, ребята симпатичные живут, соседка по комнате весьма рассудительная и самостоятельная девочка. Все в порядке будет.
– Ах вот как! – Татьяна вскочила и заметалась по кухне. – Все в порядке, говоришь? Нет, не будет все в порядке, эта тварь напрасно думает, что можно убить родную мать и жить припеваючи после этого!
– Таня, ты жива.
– Эта дрянь неблагодарная меня уничтожила и будет радоваться жизни с симпатичными ребятами и рассудительными девочками как ни в чем не бывало? Нет уж, я этого не допущу! Завтра же туда поеду и все устрою! Всем все расскажу, так эту тварь ославлю, что никто к ней близко не подойдет, шарахаться станут, как от зачумленной.
Федор тряхнул головой и от внезапно наступившей ясности перестал слышать, что говорит ему жена. Наверное, только так это и бывает. Уговариваешь себя, заставляешь, приводишь разумные аргументы, досуха выжимаешь совесть, и через силу, кое-как, но идешь вперед. А потом вдруг раз, и лопается какая-то пружинка, и все заканчивается. И ничем ты уже не сдвинешь с места эту мертвую груду металла.
Он встал:
– Хочу предупредить тебя, Татьяна, что если ты поедешь в Иваново и начнешь там ораторствовать, то добьешься только одного – тебя госпитализируют в местную психушку. Лучше сходи к доктору сама и здесь.
– Да как ты смеешь!
– Я, Таня, никак не смею. Я просто ухожу.
Сняв с антресолей чемодан, он разложил его в спальне на кровати и стал складывать туда белье и сорочки.
Татьяна влетела вслед за ним, схватила чемодан и швырнула в угол комнаты. Майки разлетелись по полу.
– Я тебя никуда не отпущу!
– Это не тебе решать, – спокойно проговорил Федор. – Прости, что ухожу сразу после того, как тебя покинула дочь, но я действительно не могу больше с тобой жить.
Жена отвесила ему пощечину, неуклюже, медленно, Федор мог бы перехватить ее руку, но не стал.
Он нагнулся за чемоданом, проверил, что крышка не отвалилась от удара, подобрал белье и сложил аккуратной стопочкой, но как только обернулся к шкафу за сорочками, все снова полетело на пол.
– Никуда ты не пойдешь!
Федор пожал плечами.
– Я же тебя уничтожу, тварь!
Глаза жены были совершенно белыми от ярости. «Будто сваренные вкрутую, как у рыбины в супе!» – некстати подумал Федор.
Татьяна с силой пнула валяющийся на полу чемодан:
– Уничтожу! Раздавлю, как клопа, размажу так, что ты пожалеешь, что вообще родился!
– Хорошо, поступай, как знаешь.
– Ты просто еще не представляешь, что я могу сделать с тобой и с твоей бабой!
Федор сел на краешек кровати и предложил поговорить как взрослые люди, но в ответ получил только новую пощечину.
– Таня, а не ты ли еще пару месяцев назад ратовала за интеллигентные разводы?
– Поуказывай мне еще, сволочь!
– Давай я уйду, – предложил Федор, – а официально разводиться пока не будем, если хочешь. Так устроит?
– Меня устроит нормальная семья!
– Ну вот видишь, не получается. Никак не выходит.
Жена пнула пустой чемодан с такой силой, что он вылетел в коридор:
– Ты нитки отсюда не возьмешь!
Федор пожал плечами:
– Ладно, если тебе нужны мои трусы, пожалуйста, забирай. Я все равно уйду, Таня, так или иначе.
Татьяна вдруг взглянула так, что Федору стало не по себе.
– Хорошо, убирайся, – с этими словами она вышла из комнаты.
Федор наскоро бросил в чемодан смену белья, пару сорочек, бритвенный станок и зубную щетку, проверил документы. Из кухни потянуло табачным дымом. Федор заглянул. Жена стояла возле окна, кутаясь в пуховый платок. Рука с сигаретой дрожала.
– Таня, прости меня.
– Я тебя уничтожу, – глухо сказала Татьяна, не оборачиваясь, – уничтожу.
– Твоя воля.
Надев ботинки, Федор в последний раз осмотрелся, ведь надо что-то почувствовать, когда навсегда покидаешь дом, но сердце молчало, будто он уходил из скучных нелюбезных гостей.
Открыл уже дверь на лестницу, но тут внезапно ожил телефон, и Федор решил ответить последний раз.
Оказался оперативный дежурный со страшной новостью: обрушилось крыло вновь построенной больницы, слава богу, еще не сданной в эксплуатацию, поэтому, кажется, без жертв, но точно это будет известно, только когда разберут завалы.
Федор отказался от служебной машины, поехал на своей и до пяти утра работал на месте происшествия.
Причина трагедии была ему ясна как день – стремились отрапортовать к какой-нибудь круглой дате, вот и гнали словно сумасшедшие, не забывая тем временем на каждом уровне подворовывать. Так нет ничего удивительного в том, что слепленное тяп-ляп из половины положенного по проекту материала здание не устояло на земле. Законы физики, увы, неумолимы, в отличие от человеческих, и завтра Федору Константиновичу позвонят, погрозят пальчиком, и тронуть можно будет только низшее звено этой цепи, прораба, укравшего мешок цемента себе на дачу, или вообще работягу, якобы по пьяни забывшего добавить в раствор какой-нибудь важный ингредиент.
Так, может, и пусть его? Пусть Танька носится по всем кабинетам как ужаленная и поносит неверного мужа, если ей от этого легче. У него самого не хватит силы духа отказаться от должности, но если Татьяна добьется его увольнения, то вдруг оно обернется к лучшему?.. Никого больше не придется покрывать и выгораживать, а там, глядишь, и забитая совесть выползет из подвала и задышит полной грудью. Ведь была же она у него когда-то… Не могла не быть.
В конце концов, адский шоферюга со «скорой» Макарыч – это была та единственная ипостась, которая нравилась ему по-настоящему, так почему бы не вернуться к ней на склоне лет?
Глаша права – нельзя иметь все, и он сам прекрасно это знал с раннего детства и ради карьеры пожертвовал любовью, близостью, душевной теплотой, даже возможностью иметь детей. Так не чудо ли, что жизнь подарила ему шанс подобрать то, что он когда-то отбросил, ибо только это и есть по-настоящему важное?
