Нельзя сказать, что происходящее с ним было приятно. Иногда Федор дорого бы дал, чтоб никогда не узнать Глаши, а потом просыпался от ужаса, что этого чуда могло с ним никогда не произойти и он так бы и умер человеком в футляре, одиноким зерном, не упавшим в землю.
Когда он ушел от Глаши, то несколько дней еще надеялся забыть ее, уговаривая себя, что это была не любовь, а просто мимолетная нежность, даже не так. Уважение к раненому бойцу. Помог добраться до медпункта, а дальше – все. В конце концов, вонь от карболки была действительно ужасна, и запах пота сквозь нее тоже немножко пробивался. Любая уважающая себя женщина тут же отправилась бы в душ, а Глаша бухнулась на диван. Федор пытался убедить себя, что это было мерзко, но не добился ничего, кроме эрекции.
Он не мог даже понять, нравится она ему внешне или нет, и не из-за дымки любовного восторга, а скорее из какой-то непонятной безысходности, твердой уверенности, что они созданы друг для друга, что они две половинки одного целого, а раз так, то нечего привередничать. Как есть – так есть.
И все же целую неделю он торговался с судьбой, заставлял себя думать, что никакой любви не существует в принципе, а все великие произведения искусства на эту тему родились от юношеского спермотоксикоза или мужского климакса.
Держался до выходных, но в субботу за завтраком увидел поджатые губы жены и спросил себя: «А какого черта я здесь делаю?»
Соврал, что надо на службу, и ушел, не допив кофе. Хотел поцеловать Татьяну, но она отстранилась, потому что ради разнообразия дулась не на Ленку, а лично на него. Суть была, конечно же, в даче, но жена ставила себя выше всяких там материальных проблем и официально обиделась из-за того, что он якобы что-то не то сказал, не так посмотрел. Федор не вникал, зная, что все равно придется просить прощения, так какая разница, за что.
Сев в машину, он хотел отправиться к заливу куда-нибудь на Карельский перешеек, но, выезжая на Литейный, почти против своей воли повернул в другую сторону. «Постучусь к ней, и, если не застану, значит, не судьба!» – Федор решил это твердо, окончательно и бесповоротно, но, после того как впустую трезвонил в Глашину дверь около десяти минут, не уехал, как собирался, а сел на лавочку возле ее парадного.
«Что значит – не судьба? Нельзя доверять свою участь такому узкому временному промежутку. Я мог застрять на светофоре или на заправке, или Татьяна взяла бы и не выпустила меня из дому без скандала. Или, наоборот, проснулся бы раньше и не распивал бы кофе в компании своей свежемороженой супруги, а сразу рванул к Глаше и застал ее. Если мы на полчасика разминулись, это, получается, я свою судьбу обманул, так, что ли? И вообще, надо самому решать, а не доверять свою жизнь случайности!»
Вскоре из парадной вышли две интеллигентные старушки и суровыми взглядами без единого слова согнали Федора со скамейки. Он задумался, имеет ли это какое-то судьбоносное значение, но все равно не уехал.
Логика подсказывала, что сегодня выходной, и если она ушла, то на целый день, и ждать нечего, но ноги сами понесли его к трамвайной остановке.
Федор остановился возле киоска «Союзпечати». У окошечка вертелись две девчонки лет десяти, хорошенькие, одна с короткими кудряшками, другая с бантом. Шушукались, пересыпали из ладошки в ладошку серебристые денежки, хмурились, и Федор понял, что им не хватает на что-то чрезвычайно важное, абсолютно необходимое для их девчоночьего счастья. Нашарив в кармане брюк двадцатикопеечную монетку, он как мог незаметно бросил ее на землю, слегка подпихнул носком ботинка в сторону детей и отошел. Удивленно-радостный возглас, раздавшийся через несколько секунд, оповестил о том, что затея удалась. Федор улыбнулся.
К остановке как раз подъехал старый красно-желтый трамвайчик. Двери открылись с резким хлопком, но никто не вышел. Тогда Федор загадал, что пропустит еще три трамвая. Глаша вышла из четвертого.
– О! – сказала она с непонятной интонацией.
– Соскучился.
Она пожала плечами.
– Хочешь, прокатимся за город?
– Слушай, как ты это делаешь?
– Что?
– Приходишь, именно когда я в разобранном состоянии.
– Ты выглядишь отлично, – не соврал Федор.
Глаша улыбнулась:
– Ну, половину суток я сегодня у операционного стола не провела, но дежурство есть дежурство.
– Цветешь как майская роза. Кстати… – досадуя, что это раньше не пришло в голову, Федор огляделся, нет ли где поблизости цветочного киоска.
– Не надо, – тут же поняла его Глаша, – не люблю букеты.
– Почему?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Быстро вянут, выбрасывать потом… Лепестки по всей комнате разлетаются. Нет, поверь, оно того не стоит.
– Давай хоть конфет тебе куплю.
– Вот чего-чего, а этого добра мне на работе хватает, – засмеялась Глаша.
– Ничем тебя не впечатлить.
Глаша только плечами пожала.
Они не спеша брели к ее дому. Унылый пейзаж, думал Федор. За широкой полосой земли шел бесконечный дом-корабль, за ним торчали серые верхушки точечных девятиэтажек, выстроенных на одинаковом расстоянии друг от друга, словно по линейке.
В проеме между кораблями – двухэтажная стекляшка универсама, а проедешь еще остановку на трамвае – и увидишь все то же самое: тот же длинный дом со сплошными и неровными шеренгами окон, тот же универсам, только названный по имени другой столицы союзной республики или страны соцлагеря, те же серые бруски высоток.
Всю жизнь типовая застройка нагоняла на Федора дикую тоску, ведь он рос там, где все у всех было одинаковое: кровати, тумбочки, фланелевые рубашки. Разными были только рисуночки на одинаковых эмалированных кружках, у которых даже эмаль откалывалась примерно в одних и тех же местах. А рисунки да, у каждого свои – у кого вишенка, у кого груша, у кого ежик.
Новые районы казались ему чем-то вроде гигантского детского дома для взрослых: все как у всех, и ты можешь выбрать только рисунок обоев, поэтому Федор, войдя в должность, буквально наизнанку вывернулся, чтобы получить квартиру в старом фонде.
А сейчас, следуя за Глашей по ненавистным новостройкам, шел, будто домой, хотя его даже в гости еще не пригласили.
– Ты спать, наверное, хочешь?
Глаша улыбнулась:
– Да нет. Сегодня, к счастью, высадился десант молодых, но ретивых курсантов, они буквально дрались за каждый аппендицит. У меня просто не было шанса.
– Расстроилась?
– Сейчас! Я этого добра в Луге навидалась.
– Раз ты не устала, давай на залив прокатимся?
Глаша пожала плечами.
– Можно.
Дома Глаша скрылась в ванной, поручив Федору заварить чай. Достала из буфета крутобокий белый заварник с трогательной незабудкой и неудобной крышечкой, которая все время дребезжала.
