– Это все ваши домыслы! – твердым, ровным голосом отвергла обвинения Катя.
– Это мои умозаключения, наблюдения и предположительная картина преступления, – согласилась Глафира. – Но есть и факты. Первый: на вас в тот день был очень интересный хлопчатобумажный легкий свитерок великолепной расцветки от известной фирмы. Очень дорогой, к слову сказать. И поскольку вы вели себя несколько нервозно, я присмотрелась к вам более внимательно и заметила на правом рукаве свитера, ближе к плечу, несколько сильно вытянутых петель, словно вы за что-то зацепились и дернули, пытаясь освободиться. Помню, даже посочувствовала вам, что такая вещь пострадала. Ни за что вы, разумеется, не цеплялись. Это Эльвира Аркадьевна, яростно сопротивляясь, когда вы душили ее подушкой, ухватилась за рукав свитера, пытаясь скинуть ваши руки. И я больше чем уверена, что те ворсинки, которые обнаружили эксперты под ногтями Туркаевой, совпадут с ворсинками от этого вашего свитера. А еще уверена, что вы его не выбросили – ну не могли вы расстаться с такой вещью. И полиция найдет его у вас в квартире при обыске, как найдут и где-нибудь припрятанный амулет Эльвиры Аркадьевны. – Она шагнула к Мельниченко, заглянув той в глаза. – Вы могли ее отравить в любой момент, зная, что она иногда от усталости или от нервов позволяла себе выпить рюмочку дорогого коньяка, всегда имевшегося у нее в гримерке. Налить в рюмку вместо коньяка настойку яда дело пары секунд. Да, у него специфичный вкус, но Туркаева пила залпом, принимая содержимое рюмки за раз, как лекарство. И это тоже было вам хорошо известно.
Думаю, вы наслаждались пониманием того, что держите в руках жизнь Элеоноры, не подозревающей о нависшей над ней опасностью. Вы не собирались ее душить. Зачем? Когда есть чистый и простой способ. Но в тот день совпало все: истерика Элеоноры, грозившейся сорвать премьеру и отстранить меня от постановки, что послужило триггером для вас, потому что вы никак не могли этого допустить, и подвернутая нога Льва Андреевича, вызвавшая суету у его гримерки, давшая вам прекрасную возможность незамеченной войти в гримерку Туркаевой и незамеченной выйти из нее.
Глафира глубоко вздохнула, выдохнула, переводя дыхание, прежде чем приступить к следующей части обвинений. Мельниченко, воспользовавшись взятой Глафирой паузой, резко развернулась, намереваясь уйти со сцены, но наткнулась на стоявшего позади нее незаметно подошедшего Полонского, отступила в сторону торопясь обойти это препятствие, и почти столкнулась с шагнувшим ей наперерез Игорем Антоновым.
– Пропустите! – потребовала она.
– Давай дослушаем, – почти по-дружески предложил девушке Игорь.
Поняв, что ретироваться ей не позволят, Мельниченко хмыкнула, дернула плечом, горделиво задрав подбородок, окатила Антонова презрительным взглядом и демонстративно развернулась лицом к Глафире.
Мужики понимающе переглянулись – да блин, снова театральщина в худшем ее проявлении, права Глафира, ох права.
– Теперь что касается убийства Наташи Гордеевой, – будто не заметив попытки актрисы удалиться и возникшей по этому поводу легкой возни, продолжила Глаша. – Вернее – попытки убийства. Здесь все проще. Вы уже не могли остановиться, правда? Замысел особой сложностью не поражал – чего бы проще плеснуть куда надо яда, и все. Реквизиторы выставляют бутылку с чайным «коньяком» и остальным «застольным» реквизитом для сцены за кулисами с самого утра. В любой момент кто угодно может поменять бутылку или долить что-нибудь в жидкость. Но вы и здесь не смогли обойтись без показушности. Накануне, воспользовавшись рано закончившейся репетицией, большая часть труппы собралась в театральном кафе за одним большим столом, горячо обсуждая гибель Элеоноры Аркадьевны. К ним все время кто-то присоединялся, а кто-то уходил. Многим в театре известно, что Наталья, как и Туркаева, предпочитает всем алкогольным напиткам коньяк. Вы могли, не утруждаясь конспирацией, спокойно налить ей в рюмку настойку белладонны, и совершенно очевидно, что вряд ли полиция заподозрила бы именно вас, тем более что в этом кафе не ведется видеозапись. Но вам нужно было представление. Вы прямо-таки наслаждались осознанием своего всесилия и безнаказанности, получая удовольствие от ощущения власти над жизнью человека. Я думаю, что так. Всем известно ваше пристрастие к травяным сборам. Вы часто и щедро угощаете травяными настоями коллег. И многие из тех, с кем я беседовала, утверждали, что им помогают эти травки. Вас часто спрашивали, где вы их берете, на что вы всегда отвечали, что учитесь составлять композиции по книге травоведения. Но однажды, всего лишь однажды, вы проговорились девочкам-гримершам, что вас научила бабушка.
– Мало ли что я могла сказать, – холодно-неприязненно посмотрела Мельниченко на Глафиру. – Подумаешь.
– Я и подумала, – кивнула Глафира, – и попросила следователя Лепина найти адрес вашей бабушки. И съездила к ней.
– Она бы ничего вам не сказала! – экспрессивно выкрикнула Екатерина.
– Она и не сказала, – пренебрежительно пожала плечами Глафира. – Зато ваши родные сестры рассказали много интересного про вас и про вашу бабушку, известную на весь район, а то и весь край травницу. О вашем с ней разногласии, по той причине, что она считала вас самой способной из сестер, но видела в вас недоброе начало. Однажды вместе со своей подружкой вы выкрали у бабушки какую-то настойку, при помощи которой отравили собаку соседа, потому что та мешала вам спать. Рассказали они и о том, что бабушка прогнала вас, приказав больше не появляться у нее на пороге. Но буквально неделю назад вы все-таки приехали к ней в гости, якобы чтобы помириться. Думаю, результатом такого «замирения» и стала склянка с вытяжкой или настойкой белладонны, которую ваша бабушка, страдающая гипертонией, принимала по каплям для понижения давления.
– Это полный бред! – воскликнула Катя. – Я не знаю, зачем вам понадобилось наговаривать и оскорблять меня. Может, потому что вы сами убили Туркаеву. Всем известно, какой у вас с ней был конфликт. А Гордеева съела что-то испорченное и сама отравилась. – И неожиданно прокричала с артистическим надрывом: – За что вы меня третируете? За что? Зачем это вам? Зачем?
– Ох ты ж господи, – простонала Глафира, морщась от очередной бездарной игры. – Прекратите, Катя, вы хоть и на сцене, но играть все же не надо, у вас плохо получается, особенно сейчас. Я не имею обыкновения унижать и незаслуженно обвинять людей. Я ничего не должна вам доказывать. Повторюсь: это дело полиции выяснять факты и собирать доказательную базу. Но я уверена, что они найдут и флакон с атропином где-нибудь у вас дома или в гримерной. Вот сомневаюсь я, что вы его выкинули, вот сомневаюсь. Как всякий дилетант, уверенный в своей исключительности и неуязвимости, яд вы сохранили и где-нибудь припрятали, наверняка подумав, что он может еще пригодиться. Результат вам определенно понравился, хотя он был и не тот, на который вы рассчитывали. Кать, – почти с сочувствием обратилась Глафира к девушке, – вы даже не понимаете, насколько просто доказать все, что я перечислила. В полиции работают далеко не глупые люди, специалисты своего дела, а современная криминалистическая экспертиза способна обнаружить даже молекулы вещества. Все докажут, все вещдоки найдут без особого труда. – И заключила твердым, холодным тоном: – Из-за своего психопатического желания достигнуть цели любой ценой, доказать всем свою исключительность, испытывая какое-то прямо сектантское наслаждение от своих деяний, вы убили прекрасную, великолепную актрису, яркую неординарную женщину, уровня которой вам никогда не достигнуть. Никогда, – повторила она с нажимом, – хоть вы тут всех вокруг перетравите.
