– Я буду блистательно! – прокричала Мельниченко, вздернув подбородок жестом пытаемой матросней аристократки.
– Может, когда-нибудь и будете, – не меняя тона, произнесла Глаша. – Но пока блистательно у вас не получается и вряд ли скоро получится, потому что вы переигрываете, пережимаете, скатываясь в низкопробную театральщину. Вот даже сейчас, устраивая эту истерику, вы пережимаете, излишне форсируете и переигрываете. И так во всем. У вас плохой вкус к драматургии. – Она посмотрела в лицо покрасневшей от негодования, сверкающей злыми слезами от разыгравшейся несправедливости артистки и спросила все тем же спокойным, ровным тоном: – Зачем, например, надо было раскладывать розы в гримерной Элеоноры Аркадьевны, словно они брошены к ее изголовью, как последнее подношение, после того как вы ее задушили?
– А-а-ахххх! – послышалось вокруг. Актеры замерли. Катя отшатнулась от слов Глафиры, как от пощечины.
– Что вы несете?! – прокричала она фальцетом.
– Да перестаньте! – строгим тоном потребовала Глафира. – Перестаньте уже актерствовать. У вас есть способности, но пока вы средняя актриса, к тому же с дурным вкусом. – И, переключившись на один из своих уникальных тембров, требовательно спросила: – Зачем надо было забирать с зеркала любимый амулет Туркаевой, который, как она утверждала, приносил ей актерскую удачу? И зачем надо было переставлять все предметы в другом порядке на ее гримерном столике? Дешевый выпендреж, желание выказать себя великой злодейкой, способной играть со следствием. Посчитали себя умней всех? Намекнули на эдакий символизм: мол, ее удача перешла к вам, и теперь в театре, как и на ее столике, будет другой порядок, а ей вот розочки из ее любимой разбившейся вазы, последняя почесть, так сказать. Вазу-то тоже вы расколотили. Не падала она, потому что столик не примыкал вплотную к дивану, не задевали вы ее во время борьбы. А вазу эту, подаренную кем-то очень известным, Элеонора любила, о чем все знали в театре. И главное, проделав все это, вы оставили ее лежать в той некрасивой, физиологичной позе, в которой она умерла от вашего удушения, борясь до последнего за жизнь. Таким образом вы еще раз подчеркнули свое презрение к ней. Это мог сделать только человек, жаждавший переиграть Элеонору, победить, получить все, что у нее есть, и восторжествовать. Феерия пошлости и дурного вкуса человека, насмотревшегося дешевых детективов.
– Зачем вы наговариваете на меня?! – прокричала Катя, отступая назад. – Это все неправда!
Лицо ее, покрасневшее от спора, вдруг сделалось бледным, лоб покрылся испариной, глаза расширились от испуга, но она вполне владела собой, не впадая в панику, и было совершенно очевидно даже не специалисту-театралу, а простому зрителю, что девушка играет, на самом деле переигрывая и фальшивя.
– Вы ничего не сможете доказать против меня! – справившись с первым шоком, более уверенно заявила девушка и вновь воинственно вскинула подбородок. Эдакая Жанна д’Арк перед королевским судом. – Я не виновата в том, в чем вы меня обвиняете!
– Я не собираюсь ничего доказывать, – шагнула вперед Глафира. – Для этого существуют следственные органы, это их задача что-то доказывать и предъявлять обвинения. Я же просто излагаю факты. Вы пока еще не очень сильная актриса, хотя, не стану отрицать, кое-какие задатки все же имеются. Когда артисты столпились у гримерной Полонского, повредившего ногу, и пришли мы с Тихоном Анатольевичем, я обратила внимание на некоторые детали: во-первых, вы подошли практически вместе с нами, но с другой стороны коридора. А как я выяснила позже у Зинаиды Осиповны, в тот день рабочие меняли потрескавшиеся плитки на полу перед лестницей. Еще все артисты негодовали, что, мол, проход через заднюю дверь закрыт, приходится обходить через все коридоры. Значит, дверь того, второго, прохода была закрыта, и вы могли выйти только из чьей-нибудь гримерки, расположенной на той стороне коридора. Еще один момент: всем, кто собрался у комнаты Полонского, было просто лениво-весело от возможности оттянуть репетицию, подурачиться, посмеяться над коллегой, поохать.
По мере того, как говорила Глафира, лицо Мельниченко становилось замкнуто-холодным, надменно-отстраненным. Ну и впрямь-таки Жанна д’Арк на эшафоте. Не меньше. Ох ты ж господи. Она отступила еще на полшага назад, Глафира шагнула следом, наступая и продолжая обличать:
– Вам наверняка ваши преподаватели не раз повторяли в театральном училище известную истину, что «большой артист всегда во взгляде». Даже одаренный, талантливый артист читается именно «во взгляде», когда захвачен ролью. Вы же с вашим средненьким талантом не могли с собой совладать. Не могли, и все тут. Вы только что убили женщину, которая мешала достижению вашей цели, которую вы ненавидели, побаивались и презирали одновременно. Вы находились в эйфории, вы восторгались собой, своей смелостью и решительностью, способностью идти до конца. Адреналин бурлил в крови. Вы ликовали и были перевозбуждены. Я хорошо запомнила, что поразилась тогда, увидев выражение вашего лица: у вас горели глаза от какого-то азарта, щеки раскраснелись, ноздри раздувались, вы неестественно громко смеялись легким незатейливым шуткам коллег и были взвинчены. Кстати, – как бы между прочим спросила Глаша, – а почему вы ее убили? Почему не Гордееву? Я же сняла ее с роли.
И замолчала, выжидательно рассматривая девушку. Та не ответила, резко крутанув головой, словно отметала все огульные жестокие обвинения в свой адрес, и улыбнулась тонкой, многозначительной улыбкой, лишь подтверждая в очередной раз слова Глафиры о том, что переигрывает девица, когда увлекается.
– Впрочем, я догадываюсь, – сама ответила на свой вопрос Глафира. – Все дело в том, что Элеонора Аркадьевна громогласно объявила, что сделает все, чтобы снять меня с постановки, а может, остановит и выход премьеры. А этого вы допустить никак не могли. Все ваши расчеты строились именно на том, что вы сыграете именно в моей постановке. Впрочем, это не главная причина, потому что убийство вы готовили и планировали заранее. Только намеревались сделать это совсем по-другому. Никакого физического насилия. Вы собирались отравить ее так же, как проделали это с Натальей. В театре невозможно сохранить что-либо в тайне, и о том, что несколько месяцев назад вы стали, скажем так, «приближенной» к госпоже Туркаевой, знало довольно много людей. Все дело в том, что последнее время у Элеоноры Аркадьевны при сильных нагрузках и чрезмерной усталости стало сводить мышцу на лице. Катастрофа для актрисы. А мне удалось выяснить, что в свое время вы закончили курсы косметического массажа и имели очень хорошие навыки. И вы предложили ей свои услуги и даже заботливо порекомендовали некоторые настойки и травяные сборы, помогающие снять напряжение и усталость. И очень быстро и незаметно стали практически постоянной спутницей и незаменимой помощницей Элеоноры, да еще и «свободными ушами», в которые она изливала все свои проблемы, возмущения и умозаключения. И что самое главное: вы получили свободный доступ в ее гримерку и были единственной, на кого она не срывалась. В тот день Элеонора Аркадьевна настолько вышла из себя, что ее просто душили, захлестывали эмоции, и когда мы столкнулись с ней в дверях приемной худрука, я обратила внимание, что ее щеку схватил мышечный спазм. И вы поспешили ей на помощь. Вы и только вы могли уговорить ее спокойно лечь на диван, чтобы срочно сделать массаж и снять спазм. Никакая другая причина не заставила бы Туркаеву в том состоянии нервического возбуждения, в котором она пребывала, лежать на диване.
