– Нет, мы успели оказать ей первую помощь. Сейчас девушка в больнице. – И Глафира принялась рассказывать о происшествии.
Он слушал очень внимательно, чтобы не перебивать, жестом предложил сделать еще бутерброд. Глаша, покачав головой, не прерывая рассказа, отказалась. Говорила, потягивала чай и не заметила, как рассказала все подробности, в том числе про разговор с Грановским и его просьбу найти убийцу и про беседу с Юрой.
– Я точно знаю, что спектакль выйдет и премьера состоится в назначенное время и именно с той артисткой в главной роли, которая нужна мне. Но чьи-то нездоровые амбиции, лютая борьба за место под солнцем изматывают, мешают нормально работать. – И посмотрела на него непонятным взглядом. – Мне надо сосредоточиться, думать над постановкой, анализировать детали, обстоятельства, факты и тонкие нюансы, чтобы понять, кто убийца. А я отвлекаюсь, постоянно погружаясь в мысли о другом.
– Да, – твердым голосом вдруг произнес Разведов. Поставил чашку на блюдце и повторил: – О другом.
Поднялся и шагнул к ней – стремительно, быстро, плавным, красивым движением. Подхватил Глафиру из кресла и приподнял так, что их взгляды встретились.
Они застыли и смотрели, смотрели в потемневшие до черноты глаза друг друга, полыхая от одного желания.
У него оказались поразительно сильные руки, успела отметить про себя эту странность Глаша, когда Трофим перехватил ее поудобней, прижал и накрыл ее губы своими горячими, пахнущими степными травами губами. И это последнее, что она могла еще подумать и отметить, проваливаясь в этот сладкий, сексуальный, лишивший разума, губительный поцелуй.
Он так и держал ее на руках, не выпуская ни на секунду, словно боялся потерять, боялся, что она исчезнет, растает, как мираж, как сон, как несбыточная, яркая мечта.
И целовал, целовал неистово, отдаваясь весь этому поцелую и забирая ее всю, подчиняя разгоравшейся в них страсти.
Они словно плавились о тела друг друга, и куда-то делась лишняя одежда в этом закручивающемся огненном вихре, отгородившем их от всего мира.
И продолжая удерживать ее одной рукой, прижав лопатками к стене, обжигая страстными, откровенными ласками другой рукой, целуя уже без разбора куда попало, Трофим вошел в нее одним мощным рывком, соединяя их тела, заполняя ее всю…
И этот все закручивающийся горячим вихрем клубок, накалившись до предела, в тот самый момент, к которому они оба стремились, неслись, взорвался вдруг огненными искрами, ослепляя, лишая обоих зрения, слуха и возможности двигаться…
Уткнувшись головой в ключицу Глаши, Разведов дышал, как олимпийский стайер после победного, золотого забега, продолжая удерживать ее на руках.
– Теперь, наверное, можно опустить, – охрипшим, сухим горлом предложила Глаша.
– Нет, – покачал он головой. – Еще немного постоим. Вот так, вместе.
– Стоишь только ты, – напомнила она ему.
– Ладно, – неохотно согласился Разведов.
И медленно опуская, осторожно поставил Глафиру на пол, но все держал, прижимал к себе. Она завозилась под его рукой, Трофим отстранился, окинул девушку взглядом, оценил «разрушения», нанесенные страстями, и предпринял попытку как-то их исправить. Шелковая блузка Глафиры лежала у их ног. Как-то умудрившись, не выпуская девушку из объятий, поднять блузку с пола, Разведов начал было одевать Глафиру, но столкнулся с непреодолимым обстоятельством: половина пуговиц был выдрана с мясом.
Ну он кое-как поправил что мог, подтянул-надел на плечи, зато юбку опустил, расправил ровненько, как и была, разгладив руками складки по бокам.
– Удобная юбочка, – похвалил Разведов.
– Согласна, – кивнула Глаша – такая… Я бы сказала, способствующая внесению элемента неожиданности в отношения.
– Я тебя испугал? – напрягся Трофим.
– Почему ты насторожился? – спросила Глафира, вглядываясь в его лицо. – Тебя что-то смущает?
– Опасаюсь, что ты сбежишь или исчезнешь, – признался Разведов, нежно, осторожно, одним пальцем убирая прядку, выбившуюся из распавшегося пучка волос, с ее щеки за ухо.
– Зачем мне бежать? – удивилась Глаша.
– Потому что ты моя мечта, – понизив голос до пробирающего эротизмом шепота, признался он. – А мечты имеют обидное свойство редко становиться явью.
– Я определенно явь, – уверила его Глаша. – Я такая явная явь, которая никуда уже не денется из твоей жизни, Разведов, ты ведь понимаешь. И потом мечта вряд ли бы смогла испытать столь потрясающий оргазм.
– Да, – согласился он все тем же эротичным полушепотом. – Оргазм у нас был… бомба. Такой… – покрутил он головой, не в состоянии передать все великолепие пережитых ощущений, – …фантастический.
– Ну вот видишь, а с мечтой оно что? С мечтой так натурально не получится, – заверила его Глаша.
– Повторим? – склонившись, прошептал он ей на ухо.
И от этого его горячего шепота горячая волна стремительно поднялась снизу вверх, ударив в голову.
Они начали целоваться, провалившись в этот поцелуй, как в пропасть без дна, и не помнили, как сумели таки добраться до ее спальни, Глафире только смутно припоминалось, что, кажется, Трофим нес ее на руках, каким-то немыслимым образом умудряясь не сшибить все на своем пути и ни на что не налететь, при этом не прерывая поцелуя.
Теперь уж совершенно бесполезная одежда полетела в разные стороны, куда-то за пределы огромной кровати.
И ласки стали жарче, откровенней, бесстыдней, а поцелуи жгучими, обжигающими, и руки переплетались с руками, а его ноги захватывали в плен ее стройные ножки, и, распалившись, они соединились вновь, пережив потрясающие ощущения, когда он ворвался в нее…
И понеслись к своей второй ослепительной вершине, подгоняя друг друга гортанными стонами, горячим шепотом, обрывочными, недоговоренными признаниями, и взорвались, достигнув апогея.
И было это как смерть и как возрождение, как остановка жизни и ее новое, яркое продление.
Они парили, смакуя каждое мгновение этой красоты, понимая со всей очевидностью, насколько им повезло – вот так, вместе и в такую высь…
– Глафа! Глафа! – ворвался в сон Глафиры детский перепуганный, полный слез голосок. Так иногда называла ее маленькая Агата, и было это более чем странно, потому как ребенок совершенно четко и правильно произносил все буквы и звуки. Объяснить природу столь странного обращения Агаша не могла, отвечая односложно:
– Нравится.
– Глафа!
Проснувшись почти окончательно, Глафира сообразила, что зов ребенка ей не приснился: требовательно выкрикивая ее имя, малышка настойчиво хлопала ладошкой в дверь комнаты.
– Я сейчас! – подскочила Глаша и ринулась было прямиком к двери, но у самого порога спохватилась. – О господи! – Открывать ребенку в чем мать родила несколько неосмотрительно, так сказать.
