Щенка повезли в ближайшую ветеринарную клинику. Было ему, маленькому, совсем плохо, он даже и скулить перестал, лишь попискивал от боли, когда его переносили в машину в большой коробке, застеленной внутри теплым старым одеялом. Крупный, тяжеленький, совершенно беспородный, пушистый, с большими ушами и глазами, переполненными мукой мученической. И надеждой.
Хоть уж и поздновато было, мужчины взяли с собой мальчишек – как их дома-то оставишь! Они же спасители и защитники.
Вернулись совсем уж к ночи. Савка с Макаром крепко спали, дружно посапывая в своих детских креслах на заднем сиденье. Пес после перенесенной операции остался на два дня в клинике. Трофим, посмеиваясь, сообщил вышедшей их встречать Глафире:
– Ну ты уже наверняка в курсе, что твой братец обзавелся песиком по имени Миша.
– Почему Миша? – улыбнулась Глаша.
– Потому что медвежонок, медведь. Ветеринар сказал, что непонятно какие породы намешаны у этого «неизвестного собачьего принца-инкогнито» и с каким «водолазом его бабушка согрешила», но совершенно определенно он будет крупной собакой. Песик может достигать не меньше пятидесяти сантиметров в холке, а скорее и больше, когда подрастет.
– Ты кажешься весьма довольным, – засмеялась Глафира.
– Ну-у-у, – протянул Разведов, – хорошая собака в хозяйстве еще никому не помешала. Но то, что твоему братцу достанется эдакий конь боевой, требующий серьезного воспитания и жесткой дрессуры, не скрою, меня определенно радует.
– Мелкая месть тебе не к лицу, Разведов.
– Господь с тобой, – округлил глаза Трофим, заверив: – Не ведаю греха сего. – И заговорщицки подмигнул ей. – Собачка в хозяйстве на самом деле не помешает. Большая собачка.
Глафира весело расхохоталась.
Ладно, день выдался длинный, суматошный, а Глафире так и не удалось толком подумать об убийстве Элеоноры Аркадьевны. А надо.
Завтра, решила она, переодевая вместе с Трофимом спящих мальчишек. Попрощалась и отправилась в свою спальню.
Завтракала Глафира вдвоем с Кирой Палной. Мужчины с детьми рано утром уехали в больницу к Андрею с Ольгой – рассказать о переменах в их жизни и новом члене семьи. И Глаша все улыбалась, представляя выражение лица братца, когда тому сообщат эту «радостную» новость, и ироничную улыбку Разведова.
Дело в том, что все родные, друзья и знакомые Андрея отлично знали о его нежелании заводить животных в доме именно потому, что это определенная ответственность. А собакой требуется серьезно заниматься, дрессировать. На многолетние просьбы Саввы завести собачку Андрей отвечал отказом, но про себя решил, что если когда-нибудь и сдастся на уговоры сына – ключевое слово «если!» – то это будет что-то мелкое, такой породы, которую обычно женщины носят на руке вместо сумочки.
Понятно, что братец наверняка крякнет, обалдев от такого «подарочка», но деваться некуда – мальчишек надо поощрить за смелый поступок, а избитого щенка не выбросишь – они растят хороших людей, а не поганцев каких. А после больницы Трофим с детьми наметил ехать в ветклинику проведать Мишу, которого даже сейчас в его неполных пять месяцев (как установил ветеринар) на одной руке уже точно не подержишь.
Глафира хмыкала и улыбалась всю дорогу от поселка до города, красочно представляя себе, что там у них в палате происходит и как мужики будут понимающе переглядываться. Трофим станет усиленно сдерживать улыбку, а Андрей тягостно вздохнет, признавая победу Разведова и обещая тому обязательно отыграться.
Такие вот мужские игры.
«Ладно, – въезжая в город, одернула она себя, – надо собраться, настроиться на рабочий лад. У нее постановка, прогон, до премьеры осталось двенадцать дней, а еще и убийство, о котором надо думать. Крепко думать, а она разомлела, поддавшись эмоциям».
В театре царила траурная атмосфера, сразу же напомнившая о произошедшей трагедии. Все были в напряжении, труппу лихорадило, но надо отдать должное: артисты как-то внутренне мобилизовались, собрались, не позволив состоянию давящего уныния повлиять на рабочий настрой.
Репетицию начали достаточно ровно, без особых нареканий со стороны Глаши, так, по мелочи, кое-какие уточнения, штрихи, напоминания, а в общем работали актеры добросовестно – все понимали, что стоит на кону. Быстро вошли в нужную атмосферу, энергетику спектакля, все старались.
А Глаша напрягалась. Что-то не давало ей покоя. Что?
Играют артисты очень хорошо, на самом деле стараются, полностью отдаются процессу, все молодцы. И настрой правильный, и все идет почти прекрасно. Не идеально, понятное дело, но очень хорошо.
Так, и что тогда? Что?
Не понимая, не чувствуя, что конкретно ее беспокоит и настораживает, Глафира подобралась, словно кошка перед атакой на заигравшегося воробья, села ровно, смотрела с повышенным вниманием на сцену, внутренне готовая к любым непонятным событиям. Но все шло себе штатно, в хорошем рабочем режиме.
Как раз подошли к одной из центральных сцен постановки – очень важный монолог героини, во время которого та много и динамично перемещается по сцене, активно жестикулируя. В один из моментов она подбегает к накрытому столу и, распаленная эмоционально, широким нервным жестом наливает в винный бокал приличную порцию коньяку, выпивает залпом и продолжает свой монолог.
В запале, забыв поставить пустой бокал на стол, героиня начала расхаживать по авансцене, размахивая им, вернулась к столу, снова нервным, дерганым движением налила коньяк в бокал, поднесла к губам, остановилась, произнесла слова, замолчала, задумываясь, понюхала содержимое бокала, поморщилась и резким движением выплеснула его на пол. Потом поставила бокал на стол и буквально побежала к главному герою, сидящему на стуле в углу сцены все время ее монолога.
«Ну, молодец, – мысленно комментировала Глаша про себя игру Гордеевой. – Давай. Вот правильно, здесь форсируй. Да, вот так. Здесь тише… тише, как мы делали. Да, вот так. Шире жест, шире…»
Сцену Гордеева прошла отлично! На пять.
И вдруг сбилась с шага, словно споткнулась, остановилась, растерянно потерла лоб пальцами.
«Ум-м-м… – мысленно простонала от бессильного разочарования Глафира. – Текст забыла. Ну блин! Ну какого хрена, а!» – мысленно возмутилась она такому отношению к работе.
А Наталья внезапно сорвалась с места и направилась обратно к столу, что уж совсем никуда не годилось – все насмарку! Ладно текст выскочил из памяти, бывает, но последовательность действий-то уж наработана до автоматизма! По сценарию она сейчас вообще уходит со сцены!
Глафира поднялась, собираясь остановить прогон, взяла микрофон и, уж набрав воздуха в легкие, чтобы отдать распоряжение, замерла, так и не произнеся ни слова, осознав в эту секунду, что происходящая на сцене непонятная фигня с артисткой и есть та самая беда, предчувствие которой не давало ей покоя.
Гордеева металась по сцене, словно не понимала, куда ей надо идти и что делать, активно жестикулировала, размахивая руками, говорила что-то невнятное, путаное, дыхание ее сбилось…
