– Пилотировать, – поправил Трофим, усмехаясь ее запальчивости. – Бывает и страшно. Разные случаются ситуации, в том числе и нештатные. Как говорят, храбрость – это дрессированная трусость. Вот мы свою и дрессируем. Просто работа, Глаш. Но иногда бывают такие моменты, как ты там говорила? Когда ты словно находишься в некоем потоке и все получается настолько здорово, что чувствуешь, будто это уже и не совсем ты делаешь. Вернее, не только ты, а нечто необъяснимое, высшее, через тебя. Если я правильно понял то, что ты объясняла про моменты своего погружения в творчество.
– Ты очень правильно все понял, – сосредоточенно-серьезно произнесла Глафира и переспросила: – Так как ты все-таки придумал стать летчиком, Трофим?
– Как ни удивительно, но в чем-то это похоже на твою историю: просто четко знал, что хочу и стану летчиком и непременно военным, – улыбнулся он ей, сверкнув своей эротичной ямочкой на правой щеке. – Кстати, назвали меня так же, как и тебя, в честь прадеда.
Трофим Фадеевич Разведов начал свою летную деятельность семнадцатилетним юнцом в двадцатых годах прошлого столетия с легендарного «кукурузника», «швейной машинки», как его называли за тарахтящий мотор, и в числе первых освоил новую технику – истребители. Война для Трофима Фадеевича началась в тридцать восьмом году с секретной командировки в помощь дружескому народу Испании, который воевал с диктатурой Франко.
К сорок первому году тридцатишестилетний Трофим Разведов уже был выдающимся летчиком, асом, награжденным несколькими правительственными наградами. Вместе со своими боевыми товарищами он одним из первых вступил в бой с немцами утром двадцать второго июня.
Прошел всю войну, трижды горел в самолете, десять раз прыгал с парашютом из подбитых машин. Однажды таким вот образом оказался на территории противника и полгода провел в партизанском отряде, долетел со своей эскадрильей до Берлина, в битве за который принимал участие.
Продолжил службу по окончании войны, дослужившись до чина генерал-лейтенанта, долгие годы преподавал в академии и в великолепном здравии дожил до ста семи лет.
Как ни странно, но его сыновья, дед Трофима Матвей и его младший брат Антон, не пошли по стопам героического отца, хоть и гордились им необычайно, уважали его и очень любили, а вот не было у них отцовского таланта.
Разведовы были коренными ленинградцами. Однажды Трофим Фадеевич получил отпуск с фронта, чтобы повидаться с семьей. Прилетел в Ленинград зимой сорок второго года и нашел своих родных умирающими от голода и холода. Жена и старший сын совсем немного еще могли двигаться и находились в сознании, а вот младший сынишка лежал в забытьи.
Трофим Фадеевич всеми правдами и неправдами, где откровенным наездом и руганью, где уговорами и взятками из армейского пайка, но смог вывезти семью в Москву на транспортном самолете. В Москве, в большой квартире на Сретенке, жила его родная тетка по матери Таисия, потерявшая мужа и сына еще в финскую войну. Она-то и приютила семью любимого племянника, обретя в них новый смысл своей жизни, окружила их заботой и выходила всех троих, хотя врачи на вопрос Трофима, выживут ли, с горечью отводили глаза.
Конечно, парни на всю жизнь остались с памятью о блокадном смертельном голоде и, разумеется, с тяжелыми последствиями для здоровья и психики. Может, поэтому старший сын Трофима Фадеевича пошел учиться на пищевого технолога по мучным изделиям, чтобы всегда находиться рядом с живительным, для него в прямом смысле, хлебом и в сорок два года возглавил один из крупных московских хлебокомбинатов, где и проработал до семидесяти лет.
Младший стал довольно успешным и известным журналистом. Но и их дети, внуки великого комэска Разведова, не вдохновились подвигом деда и выбрали вполне мирные профессии, далекие от авиации.
Например, отец Трофима, получив специальность инженера, долго работал на заводе, пару лет служил в конструкторском бюро, но понял, что проектирование не его призвание, а ему ближе прикладная наука, перевелся инженером-конструктором в экспериментальный цех-лабораторию при научном институте. Через несколько лет он возглавил лабораторию, работал и на космос, и на военку.
Так и получилось. Кто-то женился-разъезжался, приходили новые люди, дети обзаводились своими семьями и отдельным жильем, и в том самом старом доме на Сретенке в большой квартире остались жить патриарх рода Трофим Фадеевич, его старший сын Матвей Трофимович с женой Валентиной и их средний сын Роман Матвеевич с женой Марией и сыном Трофимом.
Трофим-младший рос, окруженный героикой знаменитого прадеда, его рассказами про службу, про войну, про подвиги товарищей. На книжных полках, в рядах военной литературы, мемуаров известных полководцев, любимых писателей, прошедших войну, стояли и изданные мемуары прадеда, и посвященные ему книги, поблескивали кубки. На стенах висели грамоты, а в специальной стеклянной витрине красовался дедовский парадный мундир, увешанный орденами и медалями. Сказочная красота для пытливого ума мальчишки.
– У меня довольно скучная биография, – посмеивался Разведов. – Совсем не яркая и насыщенная, как твоя. Хорошо учился в школе, занимался спортом, ходил в аэроклуб, что называется, с детства заточен на поступление в летную академию. Поступил, перешел на казарменную жизнь в семнадцать лет, отучился, и понеслась служба по разным регионам и гарнизонам страны.
– То есть прямо по Шекспиру: «полный самых законченных достоинств» молодой человек, – улыбнулась Глафира, слушая его с большим интересом. – Не пил алкогольных напитков разной степени крепости, не курил, девушек не соблазнял, не хулиганил, режим не нарушал?
– Да ладно, – рассмеялся Разведов, – не до такой же степени. Курсантская жизнь – она, конечно, не сахар. И внутриказарменная дисциплина есть, и элементы дедовщины, и все такое прочее. Но мы же летчики, елки зеленые, а это вам не кот чихнул. Лазили по карнизам, заборам и деревьям, сбегая в самоволку, и девушек обхаживали с повышенным рвением, и курили, и пили, порой напивались вдрызг. И в истории разные влипали, и на «губе» сидели. Это нормально. Но все эти «залеты» были не системой, а частными проявлениями обычного ухарства, постижением жизни. А в общем, ничего выдающегося: учился, закончил, начал служить.
– А жена-дети? – продолжала расспрашивать Глафира. – Если я правильно понимаю, ты поздно женился, что не характерно для военных.
– Не характерно, – подтвердил Трофим. – Наш брат служивый старается жениться до окончания учебы, подстраховаться, так сказать. Службы бывают разные, но в основном молодых летех засылают в такую… в общем, далеко и надолго, где, как правило, свободные женщины не шастают, а те, которые шастают, в жены не очень-то подходят по разным веским причинам. Но у меня вот так сложилось. Ни в одну из бывших одноклассниц влюблен не был, во время учебы встречался с девушками только для секса, да и вначале двухтысячных мало кто из барышень считал выгодной партией молодого военного – ни денег, ни жилья, ни жизни нормальной и непонятные, мало радующие перспективы. А с Ольгой мы познакомились, когда я в отпуск домой в Москву приехал.
