Проносилась, как дурак с селедкой, с этой идеей неделю, крутя ее так и эдак. Перечитала пьесу, на которую нацелилась, несколько раз – читала, как учил их великий учитель в институте, их мастер:
«Всегда внимательнейшим образом читайте пьесу до мельчайших деталей. Забудьте все, что слышали об этом произведении и его героях раньше, все рассуждения литературных умников и дураков, и читайте. По нескольку раз, войдите в ритм, звучание этой пьесы, чтобы не пороть потом глупость на сцене. А то у нас все, что ни ерунда, так современная трактовка. Например, изображают многие недалекие режиссеры и актеры иже с ними Гамлета полусумасшедшим неврастеником. А он был «Первый в Дании боец», как написано у Шекспира. Первый! Надо понимать, что в те времена значило быть первым бойцом в стране. Это мог быть только человек волевой, сильный, выносливый и смелый».
Вот она и читала, как учили. А еще ходила кругами вокруг театра, в который тоже нацелилась с этой самой пьесой и предложением поставить ее в качестве режиссера.
В ночь с седьмого на восьмой день ее мозгового штурма и мучительных размышлений первый раз, спустя двадцать два года, Глафире приснилась та самая красивая бабушка и сказала:
«А что тут думать? Иди да делай. Сама же знаешь, что это твое, а сомневаешься зачем-то. – Она погладила ее по голове, загадочно улыбаясь и уверила: – Все получится, вот увидишь».
Проснувшись на следующий день, Глафира пошла, куда и наметила. Точнее, как «пошла»? Так просто в театр не заявишься, и уж тем паче в кабинет к его художественному руководителю, ну хотя бы по той простой причине, что любой театр хорошо охраняется.
Но не в этом дело. Даже если ты туда попадешь тем или иным способом, то принимать и слушать какую-то непонятную девочку с улицы никто не станет, это же ясно. А Глафира собралась не куда-нибудь, а в один из ведущих театров нашей страны.
А что, мелко не плаваем.
И Глаша позвонила своему мастеру и попросила, чтобы он договорился об аудиенции для нее. А он даже удивляться не стал, перезвонил через два часа и назвал время, на которое ей назначили прием.
Сказать, что Глафира нервничала, было бы неверно – не нервничала, не боялась, не ждала отказа – она трепетала. Все-таки такой театр, такой руководитель – это мощь.
– Ну-с, – почти по-отечески спросил ее, иронично поглядывая, великий режиссер и художественный руководитель театра, известный всему миру, – и что вы имеете предъявить, милая барышня?
– Ч-что предъявить? – растерялась от его тона и формы смешливого обращения Глафира. – Дипломы? – и, поняв всю нелепость задаваемого вопроса, от нервозности, что ли, добавила совсем уж не к месту: – Грамоты из детского сада?
И задохнулась.
«Пошлет на хрен!» – промелькнуло у нее в голове.
Но он не послал. Усмехнулся весело, даже хохотнул, покачав головой, и спросил с участием:
– Ну что ж вы так растерялись, Глафира?
– Да вот как-то так, – выдохнула она покаянно.
А он вдруг перестал смеяться, посмотрел на нее пристально и сообщил:
– Я видел ваш дипломный спектакль, меня специально пригласил ваш мастер. Кое-что я бы сделал по-другому, но это уже, как говорится, индивидуальность творца. – Помолчал, разглядывая ее, и, выдохнув, принял решение, которое и озвучил: – У вас очень яркая индивидуальная, смелая и мощная трактовка. Я принимаю ваше предложение и предлагаю вам, в свою очередь, подписать контракт на постановку пьесы, которую вы выбрали, Глафира Артемовна.
Вот так. Именно так она и поставила в этом великолепном театре свой первый спектакль в статусе дипломированного режиссера.
– Мы забываем свои исполнившиеся желания, – возвращаясь из потока воспоминаний, поделилась с Трофимом Глафира. – Сейчас тебе рассказываю и снова погрузилась в те переживания. Ты не представляешь, как же мне хотелось поставить тот спектакль, как я боялась, ну еще бы: вся труппа как на подбор маститые актеры, сплошь народные и заслуженные, которых знает в лицо вся страна. И тут я, только что из института, и ну давай рулить мэтрами. Они меня удивили. Бытует утверждение, что большой человек масштабен во всем. Не совсем с ним согласна, но ни разу меня никто из них, что называется, не «поставил на место», не высказал пренебрежения и не манкировал моими распоряжениями. Работали замечательно, и было видно, что им самим нравится. И премьера! Как же я волновалась! Да еще всех родных и друзей пригласила! Только когда увидела их в зале, подумала: ну а вдруг провалюсь? А сейчас вспоминается с иронией, легко, как нечто само собой разумеющееся. И, знаешь, это правильно. Когда начинаешь новую работу, нельзя помнить про былые достижения. Да я и не помню, это уже не мое, сделала – отпустила. Все, ушло в историю. Не имеет ровно никакого значения все, что было достигнуто до этого момента. Ни-ка-ко-го, – произнесла она по слогам, усиливая значение. – Новое дело – это всегда все заново и так же мучительно страшно, что не получится, как и в первый раз. И важно только то, что ты делаешь в этот момент. Снова надо доказать самому себе, что ты что-то можешь.
Они медленно шли вдоль набережной, возвращаясь назад. Помолчали, Глафира – немного удивляясь непонятному душевному порыву к откровениям, Трофим – обдумывая ее слова.
– Я понимаю, – нарушил он затянувшееся молчание. – В моей службе все несколько иначе: главное – это твои навыки и знания. Но бывают ситуации, когда все именно так, как ты говоришь: как в первый раз.
– Слушай! – воскликнула вдруг Глафира, внезапно остановившись. – До меня только сейчас в полной мере дошло, что ты же военный летчик. – Трофим хмыкнул, посмотрев на изумленное лицо девушки. – Это какая-то бредятина, – принялась объяснять Глафира. – Я постоянно размышляю о чем-то другом. Сначала эта авария, ребята в тяжелом состоянии, потом карантин и ограничения нормальной жизни, работы, потом наконец стало возможным вернуться к работе, в которую я и погрузилась с головой, ведь до премьеры тринадцать дней, а тут еще убийство.
– Да я понимаю, Глаш, – заверил ее Трофим.
– Нет, не понимаешь, – покачала она головой. – Ну ладно, раньше я не задумывалась о мифической фигуре отца Агаши и Макара и уж тем паче о его службе, но когда мы наконец встретились и я тебя увидела, все же изменилось. Я вот только сейчас сообразила, что военный летчик – это какие-то сумасшедшие скорости, ненормальные перегрузки, выкрутасы всякие в небе, как это у вас называется?
– Фигуры высшего пилотажа, – улыбался Трофим ее горячности.
– Вот-вот! – возбужденно произнесла Глаша. – Фигуры! Виражи! Господи! – Она сложила ладошки вместе и посмотрела на него, восторженно поблескивая глазами: – Как бы я хотела оказаться с тобой в кабине и посмотреть на все твоими глазами – на землю, на небо, облака, солнце… Это же боже мой какая красота, наверное. А, Трофим, красота?
– Красота… – рассмеялся он от души.
– А как ты вообще додумался летчиком стать? Как вообще становятся летчиками? Все вон финансисты-юристы, менеджеры-маркетологи да артисты с режиссерами, а тут летчик. И я совершенно точно знаю, что это очень опасная профессия. Тебе страшно летать?
