Школа села Бражное заняла первое место. Школьникам хлопали, их вызывали на бис. Кланяться с удовольствием выходил и Корней Петрович.
В перерыве подошел директор канской школы.
– А здорово ты, Петрович, придумал. Смело! Я бы еще Буратино в пионеры принял.
– А как же, – не растерялся Корней Петрович, – тут же смекалка должна работать! А потом, это ж настоящие артисты. Ведь как изобразили. Тут тебе и классовая борьба, и победа над врагом, и светлое завтра. А?
– Так я говорю, пионеров не хватило.
По приезде Роня напекла пирогов, и всю концертную бригаду, с разрешения свекров, пригласили домой. Пили чай, обсуждали поездку, все были счастливы.
Роне Корней Петрович выразил отдельную благодарность. Пригласил ее на очередной педсовет, вручил ей грамоту.
– Прославила нашу школу, молодец. Получил уже приглашение из района. Что ж, поезжайте, только чтоб артисты твои не возгордились да учебу не побросали.
– Нет, Корней Петрович, я прослежу. Только я вот думаю, что бы еще такое придумать. Идейки есть.
– Ну, шустра! Выкладывай!
= 5 =
Нельзя было сказать, что Роня пришла в себя окончательно. Но самодеятельность ей действительно очень помогла. На какое-то время ушли страхи, даже относительно спокойно стала спать по ночам. Она видела своих детей в безопасности. Окружающие относились к ним хорошо. А уж про семьи родственников и говорить не приходилось. И Павел, и Наталья, и семьи Ивана и Федора. Что бы она без них делала, куда бы подалась?
Она запрещала себе возвращаться мыслями в свое прошлое, где она была так счастлива. Что это за ночные предсказания Наталии? Неужели она никогда уже не увидит своего Алешу? Или свекровь все же ошиблась? Но она же не ошиблась в своих ближайших предсказаниях?!
Роня читала, что нужно прислушаться к себе, к своей интуиции. Но она не смела задать себе этот единственный и самый важный в жизни вопрос: что с ее мужем, как он, какое у них будущее? Такой холод и страх тотчас же сковывали грудь только при одной такой мысли, что она сразу старалась выкинуть их из головы.
Она должна жить. Ради детей. Она должна их спасти, и они вырастут хорошими людьми.
Отросли волосы. Копна коротких вьющихся волос придавала ей задора и делала ее похожей на маленького сорванца. Она, по сути, такой и была. Все бегом, все успеть.
Гармонист Кузьма пытался было приударить за руководительницей коллектива.
– Горячая ты, Ронька. А мужик твой все одно тебя не видит. И себя утешишь, и мне приятное сделаешь.
– Это кто ж тебе сказал, что я в печали? И без тебя веселого хватает.
– Дак ты потому меня не знаешь, почувствуешь, по-другому запоешь, сапогами в дверь стучаться будешь.
– Охота обувь ломать! Кузь, ты только не обижайся. Сама вижу, ты мужик хоть куда, практически от счастья своего отказываюсь. Но сейчас другие у меня планы на эту жизнь.
– А могут ли у девушки планы измениться, позвольте узнать? – подмигнул Кузьма.
– Кузьма, как только девушка созреет, обещаю, узнаешь про это первым. А сейчас давай-ка еще раз арию из «Марицы» пройдем.
Роня никогда и ни с кем не ссорилась. На нее невозможно было обижаться. Редкостное качество сохранялось в этой маленькой женщине: постоянное желание помочь, сделать другому что-нибудь хорошее. И пытаться видеть в человеке только положительное.
Но Роня замечала и отношение к себе деревенских. Ее и вправду любили и уважали, и женщины за советами забегали, как кофту покроить, как детей воспитать.
Ну, значит, будем здесь жить. Если Алешу и отпустят, то в деревне хорошо. А если уж не суждено свидеться, значит, это мой долг – родителям его помогать.
= 6 =
Роня приехала с ребятами поздно. Ездили давать подшефный концерт в Усолье. Как всегда, выступление прошло с шумным успехом. Тамара замечательно танцевала цыганский танец, Бориска читал стихи. И новое Ронино детище – хор – тоже пользовалось успехом. Репертуар еще был небольшой. Две русские народные песни, один марш и «Колыбельная» Моцарта.
Роня разложила мелодии на два голоса. Ребята справлялись.
Всю обратную дорогу обсуждали недочеты, над чем еще нужно работать.
В дом забежали уставшие, проголодавшиеся, но довольные собой.
В горнице за столом Павел разговаривал с сыновьями. Судя по лицам, разговор был не из приятных.
– Здорово, братья, что невеселые? Вроде со снохами утром видалась, все в порядке было.
Иван встал навстречу Роне.
– А ты прямо все чувствуешь с порога, что да как! – сказал как будто бы с юмором, но Роня сразу почувствовала, что-то не так. Сердце ухнуло в пятки. Что опять?
– Да ты не пугайся сразу, ты присядь, – Иван пододвинул девушке стул. – Просто поговорим.
Тамара и Борис сразу почувствовали напряжение и тихо прошли в свой уголок.
– Иван, – тихо начал Павел, – может, потом. Устали они.
– Батя, мы разберемся, ты не волнуйся.
Роня переводила взгляд с Ивана на Федора. Оглядывалась на Павла.
«Что? Что еще?» – говорил ее взгляд.
Иван ее взгляд выдерживал, Федор больше смотрел на брата, а Павел все больше отводил глаза в сторону.
– Вот что, Роня, скажу тебе без всяких предисловий. Ты только правильно пойми, у нас дети, и у меня, и Федора, – Иван прокашлялся. – Федька, что ты молчишь! Это ж ты мне тот указ принес! – Иван вдруг что есть силы стукнул ладонью об стол. Нервы не выдержали, голос сорвался на крик.
Роня все еще не понимала, но уже догадывалась, о чем речь. Федор все так же не смотрел на невестку, ерошил двумя руками волосы, в глазах у Павла блеснули слезы.
– Какой документ? – Роня смотрела прямо на Ивана.
– Ронь, да ты пойми, мы тебя очень любим, и Томочку, и Бориску. Ты думаешь, мы не понимаем, сколько ты тут делаешь. Пашешь почище наших деревенских.
– Какой документ? – чуть громче спросила Роня.
Федор, не поднимая головы, вытащил из-за пазухи сложенные вчетверо бумаги.
Роня начала читать. Буквы прыгали перед глазами, не связывались в слова.
«Оперативный приказ народного комиссара
Внутренних дел Союза ССР
15 августа 1937 г., г. Москва
№ 00486
С получением настоящего приказа приступите к репрессированию жен изменников родины, членов правотроцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категории, начиная с 1 августа 1936 г.».
– Все понятно. Можете оставить? Я потом подробно прочту.
Буквы скакали у нее перед глазами, сосредоточиться не было сил. Поняла только одно: ее могут посадить. И ее, и детей. Нет, не сейчас, не сегодня. Но каждую минуту. Покоя нет и не будет. И не важно, что на дворе 40-й год.
