– Что-то не так? – спросила я. Это было мое стандартное приветствие для Рича.
– Нет, мэм. Просто хотел сообщить вам, что мы сейчас делаем перерыв на обед, так что вы, дамы, можете поговорить в тишине.
– Спасибо. Мы это ценим.
Чуть приподняв в приветственном жесте бейсболку, он зашагал к своим помощникам. Мы с матерью машинально отвернулись, так как уже не раз имели возможность лицезреть съехавшие штаны Рича, открывавшие взгляду преддверие его ягодиц. Отношения между мной и Ричем не выходили за рамки типичных отношений между клиентом и подрядчиком, но я подумала, что подарить ему на Рождество ремень было бы добрым жестом с моей стороны. Более того, мне бы не пришлось раскошеливаться одной. Наверняка нашлись бы желающие спонсировать этот подарок.
Между тем моя мать продолжила наш разговор:
– Я подумала, что мы могли бы поставить здесь шатер со столами для еды, – она указала на лужайку у старого дуба, где все еще висели качели. – Я уже связалась с Келли Уайт. Ее фирма делает это потрясающе, и я хотела заранее забронировать дату. А вот здесь, – она указала на пространство перед старым розарием, – можно устроить танцпол. Конечно, для ужина мы пригласим струнный квартет – столы будут накрыты в доме и на веранде, – но я подумала, что после ужина живая музыка и танцы были бы идеальным решением.
Я рассеянно кивнула, тщетно пытаясь обнаружить у себя хотя бы капельку волнения.
– А куда ты собираешься поставить рекламный щит с моими измерениями? На нем ведь наверняка будут упомянуты хорошие зубы?
Мать шагнула вперед, чтобы оборвать сухие листья с куста алых роз.
– Рекламный щит – это дурной вкус, дорогая моя, – сказала она. – Я лишь собираюсь купить полностраничную рекламу в «Чарльстон мэгэзин».
Я нахмурилась:
– Спасибо за твой такт.
– Так что тебя беспокоит, Мелли? Кроме этой вечеринки?
Я пристально посмотрела на нее, в очередной раз поразившись тому, как же хорошо она читает мои мысли. Лгать было бессмысленно, потому что она тоже это знала.
– Вчера я отправила к небесам еще одного призрака.
Она выгнула свои изящные брови, но ничего не сказала.
– Ее звали Мэри Гибсон, и это в ее свадебном платье будет Софи. Ей очень хотелось, чтобы кто-то надел ее платье, которое сама она так и не надела. – Я покачала головой: – Даже не верится, что можно так долго ждать из-за такой… мелочи. Мне всегда казалось, духи обычно застревают здесь для чего-то более монументального. Но свадебное платье?
Моя мать вновь наклонилась, чтобы вырвать одинокую травинку, затем медленно выпрямилась, пристально на нее глядя и крутя стебель между пальцами.
– То, что кажется мелочью для одного человека, может означать целый мир для другого. Даже среди живых людей ты найдешь немало тех, кто цепляется за самые простые вещи гораздо дольше, чем, по-твоему, следует. Особенно за обиды. Ведь, казалось бы, нет ничего проще, чем сказать «прости», или «я люблю тебя», или «я прощаю тебя» – и жить дальше.
Она смяла в руке травинку и повернулась ко мне:
– Когда люди умирают, не сказав этих слов, их душа может остаться на земле, ожидая возможности их произнести. По собственному опыту знаю, эти простые слова удерживают духов гораздо чаще, чем незаконченные дела или внезапная смерть, когда душа еще не поняла, что тело уже мертво. Трудно представить, не правда ли?
Наши взгляды встретились, и я ощутила вспышку застарелого гнева, гнева, который сдерживала более тридцати трех лет. Какие бы причины ни вынудили ее оставить меня, когда мне было всего шесть лет, она бросила собственного ребенка, и это определило всю мою дальнейшую жизнь. Так что же она пыталась мне сказать сейчас? Что я должна забыть об этом?
Как будто прочтя мои мысли, она сказала:
– Забыть – это не то же самое, что простить. – Она глубоко вздохнула. – Прости меня, Мелли, за всю ту боль, которую я причинила тебе в прошлом. Поверь, я этого не хотела и искренне верила, что действую в твоих интересах. Я даже не могу сказать, что я поступила бы по-другому. Потому что, если задуматься, разве твоя жизнь сейчас так уж плоха?
Мне хотелось сказать ей, что да, мне по-прежнему больно. Увы, такое признание наверняка бы отправило меня вниз по спирали жалости к себе. Да, в моей жизни было немало хорошего. Но в ней по-прежнему не хватало чего-то, чему у меня не было даже определения. Впрочем, говорить с ней об этом не входило в мои планы. Слишком много противоречивых эмоций боролось в моей голове. До знакомства с Джеком меня никто не просил копаться в собственной совести или оценивать мои действия, и мне меньше всего хотелось начинать это делать сейчас, в саду дома, тем более в пределах слышимости всей строительной бригады.
Я смотрела на розы Луизы, на их ярко-красные лепестки, похожие на мазки алой краски посреди блестящих зеленых листьев. Сколь обманчива была их красота, таящая под соцветиями острые шипы. Как и любовь матери, подумала я, вновь вспомнив встречу с призраком Мэри Гибсон.
Впрочем, вслух я сказала другое:
– Мэри сказала мне еще одну вещь. Она получила от Бонни сообщение, чтобы я передала его Ноле.
– И? – тихо спросила мать.
В моем голосе прозвучали прокурорские нотки:
– Бонни хотела, чтобы Нола знала: она любит ее и не желала причинять ей боль. – Я умолкла, давая словам возможность проникнуть как можно глубже. – И чтобы та искала «Глаза моей дочери». Понятия не имею, что это значит и как сказать это Ноле. И еще я не знаю, почему Бонни не захотела говорить со мной напрямую. Я спросила у Мэри про эту последнюю фразу, но та в ответ сказала лишь одно слово – «Джек».
Мать медленно кивнула. По ее глазам было видно, что она не забыла свой вопрос.
– Тебе нужно найти способ рассказать это Ноле. Согласна, она еще не готова. Но скоро будет. Возможно, это все, что нужно Бонни, чтобы найти упокоение.
– А если нет?
– Значит, есть что-то еще, и ты должна выяснить, что это такое, чтобы и она, и Нола могли наконец обрести покой.
Я покачала головой:
– Надеюсь, ты помнишь, что у меня есть работа? У меня не так много времени, чтобы гоняться за призраками. Ты не могла бы попытаться поговорить с ней?
Материнских губ коснулась легкая улыбка.
– Она продолжает являться тебе. Значит, она чувствует связь. Возможно, это Нола, так как ты проводишь с ней много времени. Или Джек.
– Но почему она не говорит со мной сама? – спросила я, пропустив мимо ушей последнюю часть фразы. – Так ведь намного проще, чем через кого-то.
– Она убила себя. Если ей стыдно за свой поступок, ей, может быть, трудно обратиться к тебе напрямую. Или она может ревновать тебя, видя в тебе соперницу, претендующую на Джека.
Мои щеки запылали.
