«Барышня» все порывалась благодарно лизаться, что здорово тормозило ход операции.
– Молодой человек! – позвали начальственным голосом.
– А? – Гусев вынырнул из-под хвоста.
– Вы что там делаете? – над Гусевым нависла дежурная по эскалатору, дородная тетка с ужасными ножницами для резки металла в руках.
– У вас инструмент неподходящий. – Гусев вернулся к своему увлекательному занятию.
– Что за самодеятельность! – возмутилась дежурная. – На минуту нельзя отойти…
– Да это ветеринар! – объяснили ей.
– Вы правда ветеринар, молодой человек?
Гусеву осталось состричь всего чуть-чуть. Собака, чуя приближение свободы, начала дергаться, и он крепко прижал основание хвоста к полу, чтобы глупышка себе не навредила.
– К сожалению, – пропыхтел Гусев, – я уже немолодой. И никакой я не ветеринар.
– Черт знает что такое! – возмутилась дежурная. – Ну ладно, режьте там.
– Вот спасибо… А собака что, местная?
– Да так… Ездит иногда.
– А билет она покупает? – хохотнули в толпе. – Или у нее пенсионная книжка?
– Теперь все равно льгота по инвалидности будет… – миролюбиво сообщила дежурная, чем вызвала дружное веселье собравшихся. – Умная собачка. Всегда аккуратно эскалатором пользовалась, не то что некоторые. А сегодня замешкалась – и бац! Хорошо, я за ней обычно слежу. Едва успела «стоп» нажать. Вот учитесь, граждане.
– На сходе с эскалатора поднимайте хвост…
– И хвост поднимайте, у кого есть! Сумки повыше держите. А особенно – длинные полы одежды.
Гусев слушал разговоры, посмеивался и работал кусачками. Наконец он выстриг последний запутавшийся клок, осторожно подвигал хвост из стороны в сторону, понял, что все получилось, отпустил собаку и поспешно встал, пока его не облизали с ног до головы.
Толпа во главе с дежурной разразилась аплодисментами. Собака прыгала вокруг и радостно тявкала. Преисполненный благодарности ко всем свидетелям его подвига, Гусев смущенно кивнул, спрятал ножик и расправил плечи. От этого движения у него из-под куртки предательски сверкнул значок. Наверное, Гусев с похмелья небрежно его прицепил. Самый уголок выглянул, но оказалось достаточно.
Половину толпы как ветром сдуло.
Дежурная залилась краской и чуть не уронила ножницы.
– Никаких проблем, успокойтесь, – поспешно сказал Гусев.
– Подменить некому было, – пробормотала дежурная. – У нас все на инструктаже по технике безопасности…
– Вот именно, что безопасности, – кровожадно поддакнул один из зевак.
– Это кто там возникает? – спросил Гусев. – Фамилия?!
Толпа, словно по команде, уполовинилась еще. Гусев, криво усмехнувшись, проводил взглядом беглецов и заметил, что к эскалаторам спешит еще одна женщина в форме работника метрополитена.
– А вот и сменщик, – обрадовался Гусев. – Теперь вы можете с чистой совестью проводить меня туда, где здесь моют руки.
– Конечно… – выдавила дежурная.
– Дамы и господа, оставьте нас, пожалуйста, – мягко попросил Гусев немногих оставшихся. Люди неохотно разошлись, озираясь. Только какой-то могучий дед с офицерской выправкой подошел к Гусеву вплотную и заглянул ему в лицо.
– Чем могу? – учтиво спросил Гусев.
– Вы благородный человек, – неторопливо произнес дед мощным голосом отставного командира. Большого командира, судя по интонациям.
– Есть немножко, – признался Гусев. – Только не подумайте, что я – какое-то исключение. Отнюдь нет.
– У меня к вам вопрос. Скажите, это правда, что АСБ скоро расформируют?
– Насколько скоро, не знаю. Но, по-моему, это вопрос решенный. Нельзя же без конца терроризировать население.
– Терроризировать? – удивился дед. – Кто это вам сказал? Да пол-России на вас буквально молится! Вы делаете очень нужную работу.
– Мы ее уже сделали. Почти всю.
– Странно такое слышать от уполномоченного АСБ. Впрочем… Честь имею. – Дед по-военному четко откланялся и ушел.
Гусев, жуя губу, смотрел в его широкую спину. Его подмывало догнать старика и расспросить, дослужился ли тот до генерала. Позади дежурная шепталась со сменщицей.
– Так вы меня проводите? – обернулся к ней Гусев.
– Да, пойдемте!
Собака увязалась следом, и Гусев подумал, что вот еще проблема – избавиться от этой спасенной, желательно ненасильственным образом. По другую руку от выбраковщика мучительно переживала свою будущность дежурная, преступно оставившая пост. Десяток-другой шагов они прошли молча, и Гусев почувствовал, что собака-то как-нибудь сама отстанет, а вот терпеть под боком присутствие трясущейся от страха женщины надоело.
– Простите, что я вас напугал, – сказал он. – Поверьте, я ничего против вас не имею.
– Вы меня правда не накажете? – встрепенулась женщина.
– За что? – улыбнулся Гусев. – За то, что вы нарушили служебный долг и оставили пост в зоне повышенной опасности, потому что не могли видеть страдания живого существа? Бросьте. Вам просто стало очень жаль собаку. Если у нас даже женщины не будут поддаваться элементарной жалости, в гробу я видел такую нацию. Расслабьтесь, все бывает.
– Начальник приехал, устроил внеплановый инструктаж, – пожаловалась дежурная. – Я помощь вызвала, гляжу – никто не идет. Понятно, не человек ведь, собака, потерпит. Да и пассажиров мало сейчас, две машины исправно работают… Пять минут жду, десять… Ну, сорвалась и бегом… Так бы я никогда…
– А почему инструктаж в рабочее время? Я думал, на метрополитене порядки очень жесткие.
– Для кого-то жесткие, для кого-то нет.
Гусев посмотрел на часы:
– Жалко, на работу опаздываю. А то подзадержаться здесь, устроить разнос кому следует? Нет, у вас же первой будут неприятности.
– Да уж! – усмехнулась дежурная. – Съедят.
– Видите, – сказал Гусев. – Мне тоже приходится выбирать между жалостью и долгом. Постоянно. Каждый день.
Посреди станции околачивались двое милиционеров. Гусев вспомнил участкового Мурашкина и подумал, что тот, наверное, почуял бы застрявшую на эскалаторе собаку за километр. «Все-таки самые лучшие защитники и спасатели – это малость сумасшедшие люди. И пока им есть кого защищать и спасать, будет порядок. А когда они перезащищают и переспасают всех-всех-всех… Что тогда?»
Исторические аналогии подсказывали Гусеву, что в таких случаях герои-богатыри сами учиняют дикий бардак. Чтобы было чем заняться.
Конечно, если вовремя не приходят другие богатыри и не ликвидируют первых.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Определенно можно сказать только одно: людская молва и время не преувеличили его жестокость. Иногда он совершал героические поступки, но все же был не героем, а психопатом.
