– Она согласилась посмотреть на «Тьму», если я когда-нибудь соглашусь сходить с ней в церковь, – сказала она.
– Зачем тебе туда идти? – спросил я. – Тем более что это панк-рок-церковь. Ты ненавидишь и то и другое.
– Я пытаюсь узнавать что-то новое, – ответила она. – Почему бы тебе не попытаться вести себя мило?
Но как только Брин вошла в здание, на ее лице отразилось легкое отвращение.
– И вот за это вы берете с людей деньги? – спросила она.
– Мы никого сюда насильно не тащим, – огрызнулся я.
– Пойдем, я все покажу, – сказала Юнис.
Брин позволила увести себя в лабиринт, и они обе скрылись с глаз. Пока мы с мамой и Кайлом работали, нас постоянно прерывал раскатистый смех – Брин своими шутками доводила мою сестру до истерики.
– Нет, ну что за херня, – вздохнул я спустя час.
– Следи за языком! – сделала замечание мама, не прекращая отмечать что-то в своем планшете. Мы находились в «Кабинете профессора». Кайл гасил и включал оранжевые лампочки в камине. – У Юнис почти нет друзей. Пусть Брин – девица слегка невоспитанная, но Юнис хотя бы с ней радуется жизни. Оставь их в покое.
– Хоть кто-нибудь обратил внимание, как я ловко орудую лампочками? – поинтересовался Кайл, присаживаясь перед камином на корточки.
– Да, ты отлично справляешься, – сказала мама, даже не потрудившись взглянуть в его сторону. – А теперь заткнитесь оба. Мне надо подумать.
Прослушивание состоялось в выходные сразу после окончания ремонта. Мы с мамой сели за стол в танцевальном зале, и Кайл ввел стайку подающих надежды ребят из драмкружка. Донна Харт вошла первой. Она исполнила монолог Абигайль «Я больше не могу выносить похотливых взглядов, Джон» из «Сурового испытания» и спела арию «Я не знаю, как его любить» из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда». Она играла нарочито эмоционально и громко, поскольку привыкла к большому залу средней школы.
Мама не отрывала взгляда от планшета и продолжала делать в нем пометки в течение десяти или пятнадцати секунд после того, как Донна закончила петь. Затем подняла глаза, потерла нос тыльной стороной ладони и спросила:
– А не слишком ли громко?
– Мне кажется, нормально, – ответила Донна, разгладив складки на юбке.
Мама вяло махнула рукой.
– Тогда продолжай.
Донна откашлялась и издала кристально пронзительный крик.
Мама вернулась к планшету.
– Спасибо, Донна. Мы тебе позвоним.
Донна улыбнулась мне, выходя из комнаты. Я улыбнулся в ответ, поскольку посчитал это вежливым, и, убедившись, что мама не смотрит, показал ей большой палец.
После прослушивания мама, Кайл и я сели в кружок в танцевальном зале и сравнили наши заметки.
– В первую очередь, – сказала мама, – надо разобраться с вашими ролями.
Кайл откинулся назад.
– Блин, как долго я ждал этого вопроса! – Он закрыл глаза. – Профессор. Я хочу быть Профессором. На полную ставку!
– Посмотрим, что можно будет сделать в этом году, – сказала мама. – А ты, Ной?
Я тоже ждал этого вопроса. И давно знал свой ответ, но мне было немного неловко произносить его вслух. Я очень хотел эту роль, но боялся получить отказ. А еще я боялся, что моя семья может подумать обо мне плохо, если я об этом заговорю.
– Монстр, – сказал я. – Я хочу сыграть Монстра.
Кайл сделал сочувственное лицо.
– Бедный домашний мальчик. Это его единственный шанс.
Но никто не засмеялся. Мое лицо горело, и я уставился в пол.
– Монстр так Монстр, – произнесла мама абсолютно ровным голосом.
6
Позже, когда мы ехали домой в «Форде Пинто» Кайла, он поднял свою излюбленную тему – о Донне Харт.
– Повезло тебе, дураку, – сказал он. – Ты нравишься Донне.
– Совсем нет, – ответил я.
Он бросил на меня тяжелый косой взгляд.
– Почему ты так себя ведешь?
– В смысле?
– Я понимаю, ты стесняешься и все такое, но должен же ты когда-нибудь начать с кем-то встречаться. Ты ведь не гей?
– Да пошел ты! – огрызнулся я.
В Вандергриффе 1999 года подобные вещи не прощались. Меньше года назад двадцатилетнего гея Мэттью Девриса привязали к кузову грузовика и протащили несколько миль по двухполосному шоссе. Это случилось в Артемиде – городке примерно в двадцати минутах езды от нашего.
– Слушай, – сказал я. – Ты отстанешь, если я пообещаю, что начну флиртовать с красивой девчонкой?
Он хлопнул в ладоши и поднял руки над головой, словно собираясь объявить очки в соревновании.
– Стрелки на двенадцать, Супер Дэйв
[31]! – сказал я.
Я хотел поговорить об этом с Юнис, но дома ее не было. Вероятно, она гуляла где-то с Брин. И сам не знаю, почему прошел мимо комнаты Юнис – до двери в конце коридора.
Четвертую спальню в доме мама называла своим «домашним офисом». Там стояли картотека, стол, компьютер и искусственное растение в углу. Эта комната считалась маминой, но мне хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать все случаи, когда я ее здесь видел. Гораздо чаще здесь бывали я или Юнис, используя компьютер для выполнения школьных заданий или игр. Но в основном комната пустовала – словно мы все понимали без слов, в чем состоит ее истинное предназначение, и только ждали предлога, чтобы убрать отсюда мебель и освободить ее для настоящего обитателя.
Кроме того, это была единственная комната в доме, где хранилась фотография Сидни. Она стояла на картотечном шкафу – школьный портрет двадцать на двадцать пять сантиметров в «золотой» рамке. На ней Сидни в сарафане, с пышными волосами, покрытыми лаком, стояла лицом к камере с ослепительной сценической улыбкой на устах. Я не очень понимаю, почему мама выбрала именно эту фотографию. Снимок был сделан в начале выпускного класса Сидни, всего за два месяца до того, как она пропала, и эта фотография неизбежно сопровождала любые рассказы о ней по телевидению или в печати. Это фото стало миниатюрным воплощением Сидни после ее исчезновения из нашей жизни.
Я взял фотографию в руки, стараясь не заляпать стекло пальцами, и задумался, переживают ли прямо сейчас нечто подобное родители Марии Дэвис? Осталась ли у них фотография дочери, идеально запечатлевшая их потерю, сожаления, боль и осознание родительской неудачи?
Я приказал себе оставить эти мысли. Мария может быть еще жива… Как и Сидни, кстати. Ведь мне было не известно ничего ни в том, ни в другом случае. Хотя… Я поставил фотографию на шкаф и прошел мимо комнаты Юнис в свою. Мой Друг сидел на полу и хмуро глядел в раскрытый на коленях комикс. Когда я вошел, он указал на себя когтистым пальцем, а потом в ночное небо. Наружу?
