Пруденс улыбнулась, словно заметила кого-то из знакомых.
– Может быть.
– Если мы получше узнаем друг друга, – прошептал Эмброуз, – выбор станет трудным. Даже невозможным. Именно это я и сделал в Италии. Как говорят люди, я хочу получше узнать тебя. Я тебя не люблю. Пока еще.
Она дернулась, вырываясь из его рук, как недавно прилетавшая серебряная птичка.
– Итак. – Пруденс старательно копировала вопрос, который он задал ей перед Триумфальной аркой. – Я тебе нравлюсь? Я надевала свои лучшие платья. Приводила к твоим дверям самых соблазнительных подруг. Осыпала тебя богохульными комплиментами. Невозможно не заметить…
– Знаешь, а ведь я до сих пор и вправду не понимал…
– Потом я помогала отцу терзать тебя и твоих родных, посвятила себя возмездию, поклялась превратить свое сердце в камень – и теперь я тебе понравилась?
Эмброуз беспомощно пожал плечами:
– Говорят, я противоречив.
Пруденс открыла дверь в свой номер. За высоким полукруглым окном широко раскинулся город, ветерок шевелил занавеси над кроватью с балдахином. Эмброуз остался стоять. Он не хотел загонять ее в угол. Пусть, если хочет, снова захлопнет дверь у него перед носом.
Пруденс не захлопнула, и Эмброуз вошел за ней. Привлек ее к себе.
– Я тугодум, но рано или поздно доходит и до меня. Я не оценил тебя с первого взгляда, когда ты во всей красе пришла к моим дверям. Не разглядел тебя до самой глубины. А теперь вижу. Я искал по всему свету и так и не нашел того, кто более, чем ты, достоин любви.
Он всегда считал: если любовь придет, то это будет тот, кто сумеет приручить его буйное сердце. Но как же сладко и безумно обнаружить львицу, а не фазана.
Пруденс с трепетом вздохнула:
– У меня есть цель.
– И я ее поддерживаю, – сказал Эмброуз. – Ты мне нравишься. Нравится твой гордый, безжалостный поход отмщения. Я бы хотел в нем участвовать. Но решать тебе. Подумай об этом в ванне.
Он изобразил поклон и отступил к дверям. Выходя, услышал за спиной вздох Пруденс и обернулся на один прощальный взгляд. Дверь уже закрывалась, но еще не захлопнулась. И он успел увидеть, как на ветру танцуют занавеси, а Пруденс восторженно кружится посреди комнаты, прижав руки к груди. Она на миг сбросила защитные доспехи и разрешила себе миг счастья. Простого, молодого.
Эмброуз улыбнулся.
Поймал дверь за миг до того, как она закрылась.
– Прости, я вел себя точь-в-точь как Харви.
Пруденс замерла.
– Как ты смеешь произносить в моей комнате это имя?
– Ведьмы не привыкли любить, – сказал Эмброуз. – Вот я и пытался вести себя по-человечески. Хотя я лично нахожу человеческие манеры полной нелепостью. Скажи только слово – и я уйду. Но в Италии ты попросила меня остаться. А кровавую месть… дорогая, отложим до утра.
Пруденс покрутила занавеси над кроватью.
– Ну ладно, – с достоинством произнесла она.
И подняла на него глаза. Эмброуз улыбнулся ей. Ее жесткие губы чуть смягчились, и Эмброуз с нарастающим восторгом сообразил, что Пруденс тает.
– Можно я… прочитаю тебе стихотворение?
– Ох, ради грешного имени Лукреции Борджиа, – вздохнула Пруденс. – Читай, если уж надо.
– Надо. – Эмброуз шагнул под вуаль и зашептал ей на ухо: – «О львица, дорогая моему сердцу. Велика твоя красота. Львица, отведи меня в свою спальню».
Пруденс обняла его за шею и прошептала:
– Ну наконец-то.
Эмброуз подхватил ее и закружил. Занавеси танцевали вместе с ними, ветерок доносил веселую музыку Парижа, и ему даже показалось, что Пруденс смеется. Свет, лившийся в окно, окружил их ослепительным кольцом, в котором было место только для них.
Пруденс потянулась к нему за поцелуем. Эмброуз прошептал:
– А я бы хотел обнимашек.
– Пять минут, не больше, – сурово велела Пруденс.
Эмброуз рассмеялся, поцеловал ее и ощутил, как ее губы изгибаются в ответной улыбке. Закрыл глаза. Городские огни превратили в серебро даже эту тьму, и у нее на губах был вкус свободы.
Преисподняя
Где солнце, долго идя на закат…
[17]
Данте
Даже когда снежный склон растаял, Ник остался на коленях. Обвел взглядом темную тесную комнату, в которой был на самом деле, ее бесчисленные покатые стены, распахнутую дверь клетки. Оттуда вышел Отец Всей Лжи. Улыбка Люцифера была волчьей.
Ник повесил голову.
– Да, мальчик, ты старался, – прошептал Темный повелитель. – Но теперь всему конец. Отойди-ка.
Мальчик. Так он называл Ника и на земле. Когда Люцифер позвал, Ник пришел, так как думал, что Сабрина и люди в опасности, но при этом ждал, что Сатана его похвалит. А вместо этого Ника просто вышвырнули.
Он взбунтовался против Сатаны не из-за уязвленной гордости. Ему хотелось стать бунтарем ради любви.
– Ах ты, хитрец, – продолжал Люцифер.
– Благодарю, – буркнул Ник.
– Это не комплимент.
Ник поднял глаза и увидел на лице повелителя мелькнувший гнев. Хотелось втянуть голову в плечи, но Ник через силу ухмыльнулся:
– А мне показалось – он самый.
Люцифер пропустил его слова мимо ушей и снова перешел к обвинениям.
– Твое подсознание выстроило много хитроумных сценариев того, как запереть меня и скрыться от возмездия. Ты доставил мне немало хлопот. Я вытаскивал твои жалкие воспоминания и еще более жалкие мечты, все искал, чем тебя можно сломать. В конце концов мне пришлось приподнять завесу между мирами. Ну зачем ты упрямишься? Все равно конец будет один.
– Знаю, – прошептал Ник.
Значит, это Люцифер приподнял завесу. Видение Сабрины, оглянувшейся во тьме, было реальностью. Ее дорогое лицо, искаженное тревогой, светлые волосы, разметанные водой, губы, прошептавшие слово.
Не просто слово. А имя.
Его имя.
В свете истории, которую ему подсунули, это не имело смысла. Он задумался над этим.
Каждый из этих людей, в том числе Сабрина, сражался с демонами в одиночку. Золотой грааль у Сабрины в руках. В отличие от того человека, Ник умел читать. Он понимал сюжетную линию этой истории.
– Мальчик! – грубо прервал его размышления Люцифер.
– Я видел людские фильмы, – задумчиво произнес Ник. – И думаю, что мне показали сильно отредактированные кадры.
Что они там затеяли? Какое приключение себе навоображали?
