Историк Андре Кастело констатирует:
«Возбужденные крики «Да здравствует император!» заглушали артиллерийские залпы. В тот день над Парижем их прозвучало ровно сто один. Торжественная церемония коронования длилась пять часов без перерыва».
Итак, бывший кадет военной школы Наполеоне Буонапарте, генерал Бонапарте, первый консул Республики Бонапарт и, наконец, пожизненный консул стал императором Наполеоном I.
А вместе с ним императрицей французов стала Жозефина. И это был подлинный триумф Мари-Роз-Жозефы Таше де ля Пажери, креолки с далекой Мартиники.
Ее мантию несли Гортензия, Жюли Клари (жена Жозефа Бонапарта), Каролина, Элиза и Полина (сестры Наполеона). Три последние пребывали в откровенно дурном расположении духа, постоянно «тормозили» и, вопреки их уговору с императором, как можно хуже «поддерживали» тяжелый шлейф в тридцать квадратных метров.
Конечно же, они завидовали Жозефине. И они лютой ненавистью ненавидели ее…
Наполеон лично короновал ту, кого суеверно считал своей «счастливой звездой».
Какая другая женщина в мировой истории получала такой же подарок от человека, которого любит? Кому еще дарили Империю, которая вскоре раскинется от Гамбурга до Неаполя, от Бреста до Варшавы?
Андре КАСТЕЛО
«Жозефина»
Римский папа напутствовал из обоих:
– Да утвердит вас на престоле Империи и благословит вас на царствие с высоты своей вечной славы Иисус Христос, Царь царей, Владыка владык, существующий и правящий вместе с Богом Отцом и Святым Духом ныне и присно и во веки веков.
Обняв императора, Пий VII повернулся к собравшимся и провозгласил:
– Vivat Imperator in aeternum! (Да здравствует император на веки вечные!)
И присутствовавшие эхом отозвались:
– Да здравствует император! Да здравствует императрица!
И эти возгласы смешались с криками «Да здравствует император!» за стенами собора, а также со звоном колоколов и грохотом залпа из ста орудий.
Императрица Жозефина. Худ. Анри Бюге
Мадам де Шатене потом написала об этом так:
«Милосердие, мир, все, что есть на свете доброго и кроткого, казалось, снизошло с небес на землю. В этот момент <…> Жозефина была олицетворением грации, покоряя все глаза и сердца; она стала лучшим украшением этого триумфального дня».
Однако уже дома, ложась вечером в постель, Жозефина услышала, как ее муж бормочет:
– Кому же я все это оставлю?
И страхи вновь овладели ею.
И все же, и все же…
Итак, 2 декабря 1804 года Жозефина стала императрицей французов. После этого да еще и после заключения церковного брака вполне можно было бы почувствовать твердую почву под ногами. В самом деле, стал бы Наполеон короновать ее, если бы у него было серьезное намерение развестись с ней ради получения законного наследника?
Жозефина сделалась императрицей. Она не только не была помехой Наполеону при его возвышении, но способствовала еще его величию и славе, оттеняя его геройство и суровость победителя очарованием своей красоты, доброты и грации, что привлекало к ней все сердца. Ей больше ничего не оставалось желать. После церковного брака, а особенно после коронования она почувствовала уверенность и твердую почву под собой.
Гертруда КИРХЕЙЗЕН
«Женщины вокруг Наполеона»
Скорее всего, именно так и рассуждала тогда Жозефина. К тому же Наполеон не мог не испытывать чувства благодарности к той, кто всегда была его путеводной звездой. О том, что это было именно так, нам рассказывает граф Пьер-Луи Рёдерер, которому Наполеон признался:
– Если я делаю ее императрицей, то делаю это из чувства справедливости. Я прежде всего справедливый человек. Ведь если бы меня бросили в тюрьму, вместо того чтобы посадить на трон, Жозефина принуждена была бы разделить со мной мою участь. Поэтому справедливость требует, чтобы она разделила со мной мое величие.
Наполеон был очень суеверным человеком, и, если верить словам Жозефины, он был убежден, что она приносит ему счастье. А еще он прекрасно понимал, что Жозефина была для него единственной женщиной, к которой, как пишет Фредерик Массон, «он был действительно привязан и к которой неизменно возвращался, несмотря на то что его увлечения и отдаляли его иногда от нее. Вместо прежней страстной любви он теперь питал к ней нежную привязанность, и это его чувство оставалось неизменным».
И все же, и все же… Приходится констатировать, что своим поведением Жозефина нередко доводила Наполеона до припадков ярости, и тогда он, будучи эмоциональным корсиканцем, легко забывал о сдержанности. Он не без оснований ревновал ее, да и ее ревность очень скоро станет небезосновательной…
Глава 5
Жозефина и ее любимый Мальмезон
История Мальмезона
Мальмезонский замок находился и до сих пор находится в пригороде Парижа, на западе от города, рядом с деревней Рюэй.
Впервые латинское название Mala domus («Дурной дом») появилось в источниках в 1244 году.
Однако еще в IX веке норманны, грабившие поселения и города, расположенные вдоль Сены, свозили сюда свою добычу. Откуда, по всей видимости, и происходит название «Дурной дом». Во всяком случае биограф Жозефины Гектор Флейшман утверждает, что Мальмезон сохранил имя, «полученное от нормандских пиратов в IХ веке, означавшее «Скверное логовище» или «Гнилушки».
Сеньориальное владение Мальмезон, что также можно перевести как «Дурной дом», но уже с французского, впервые было упомянуто в XIV веке. В 1390 году землю вокруг Мальмезона купил офицер армии короля Карла VI Гийом Гуде.
Первое подобие замка было построено здесь в XVI веке, а потом вплоть до 1763 года поместье находилось во владении семейств Дюбуа, Давернь, Перро и Барантен. В частности, в 1622 году владельцем был Кристоф Перро, советник парижского парламента.
Исследователь истории Мальмезона Бернар Шевалье утверждает, что замок был выстроен в 1610 году, но потом еще долго достраивался – примерно где-то до 1686 года.
Замок был построен – по крайней мере его центральная часть – в XVII веке при советнике Перро, который потом уступил его капитану гвардейцев кардинала де Ришельё Гитон де Форлаку, который находил удовольствие в том, чтобы устроиться поблизости от своего господина, расположившегося собственной персоной в замке Рюэй.
В 1763 году сын и вдова канцлера Франции Анри-Франсуа д’Агессо, умершего в 1751 году, купили поместье Мальмезон, чтобы перепродать его через восемь лет одному из богатейших банкиров того времени Жаку-Жану Лекуто дю Моле.
