Я схватил балетку в тот момент, когда таоракнаборстильсену удалось при помощи вероломной уловки повалить мою сестру на пол. Одновременно почетный корреспондент выскочил из дырки в пакете и помчался в мою сторону, семеня лапками что есть мочи. Он несся с такой скоростью, что его заносило то вправо, то влево.
– Алеткуыстр! – просипел он, тяжело дыша.
– Тотор, я не понимаю по-русски.
– Да нет, пф! Я, пф! Говорю, пф-пф! Балетку, пф! Быстро!
Я отдал туфлю хомячку. Таоракнаборстильсен издал странный, почти мелодичный звук. Он отвернулся от Жеронимы и в безнадежном усилии вытянул свои четыре руки… Федор Федорович Тоторский бросил внутрь балетки горстку сахарной пудры, которая у него все это время была зажата в лапке.
Чудовище заревело:
– Так Моекузо Лэктонг Со…
Я узнал эти слова. Это было начало предложения, которое монстр просил меня выучить – как мне теперь казалось, это было много веков назад. Не знаю, была ли это безнадежная попытка призвать на помощь судьбу, но, как бы то ни было, у него ничего не вышло. Он неожиданно замолчал. И исчез.
Дверь моей комнаты с треском распахнулась.
– Мама! – сказала Жеронима.
Вид у нее был намного более испуганный, чем когда она сражалась с монстром. Увидев лицо мамы, я понял почему.
Следом за ней шел папа.
– Вы опять разбили окно, – всхлипнул он.
– Это из-за…
Я остановился на полуслове. Ведь мы обещали Федору Федоровичу Тоторскому молчать. Тот смотрел на нас снизу вверх, шевеля своей симпатичной невинной мордочкой голубого русского хомячка. Голубого и белого – он был покрыт сахарной пудрой.
Глава 17
Нам повезло, что нас не привязали к кроватям и не заклеили рты скотчем. Кажется, родители испытывали соблазн сделать это.
Мама прыгала на месте, словно хотела раздавить целую армию тараканов.
– Да что вам в голову стукнуло? Теперь вы посыпаете пудрой несчастное животное?
– И вы опять разбили окно, – повторил папа.
– Это не мы! Это…
– Слушаю тебя, Эдгар. Это, наверное, хомячок? Уверена, это он. Вон какой у него виноватый вид.
– Но, мама…
– Жеронима, у тебя три секунды, чтобы вернуться в свою комнату. И если выйдешь из нее до того, как надо будет вставать в школу…
– Это несправедливо!
– В спальню, я сказала! А тебе, Эдгар…
Мама немного напоминала Горгону. Я избегал ее взгляда, чтобы не превратиться в каменного человечка.
– Я думаю, что следует – пока не придумала ничего получше – на всю жизнь запретить тебе играть в приставки.
– Когда мне будет восемнадцать, я стану делать что захочу.
– Хорошо. Но уже не в моем доме.
– Когда-нибудь вы поймете! Когда-нибудь вы будете меня благодарить… плакать… от благодарности!
– Жду не дождусь. А это еще что? Ах да, это тот вонючий башмак, который ты нам принес. В помойку!
Услышав эти слова, Федор Федорович Тоторский стал попискивать, как настоящий хомячок. По его мимике я понял, что он в полном ужасе.
– Закрой этого грызуна в клетке! От этих животных одна грязь! – распорядилась мама.
– Все готово, – проворчал папа, заклеивая окно скотчем. – Держаться будет. Не знаю, как им это удалось, но на этот раз окно было как будто выбито снаружи.
Озадаченный, он внимательно посмотрел на меня. Я ничего не сказал. Врать уже не получалось, к тому же эта безумная ночь меня очень утомила.
Наконец родители вышли из моей спальни; мама двумя пальцами несла яблочно-зеленую балетку таоракнаборстильсена.
Почетный корреспондент меж тем прильнул к прутьям клетки и нетерпеливо задергал их.
– Выпусти меня отсюда, товарищ Эдгар! Это катастрофа!
– Ну что теперь? Таоракнаборстильсену капут, все в порядке!
– Капут, какой еще капут? Ему совсем не капут, он в балетке! Его забрала твоя мама!
– О нет, только не это!
– Нельзя было давать этому чудовищу ингредиенты для Унги. Если бы ты не помог ему выбраться, он бы еще тысячи лет сидел в своей Темной тюрьме. Это ты во всем виноват. Вытащи меня отсюда, bistro!
– Его нет в балетке.
– Он в балетке! Говоря техническим языком, он расплавлен-карамелизирован.
– Сам ты расплавлен. И карамелизирован к тому же. Сейчас я хочу спать. Хватит мне сегодня наказаний.
Сапфировый хомячок сложил лапки на груди.
– Именем Кодекса Скрытого мира я, Федор Федорович Тоторский, именуемый Третьим, почетный корреспондент, приказываю тебе подчиниться.
– Ага. Побегай в колесе, это поможет тебе немного расслабиться.
Я набросил на клетку свою майку. После некоторого молчания (представляю, какое выражение было на мордочке у Тотора – к тому времени я его неплохо изучил) послышался едва приглушенный тканью низкий голос с сильным акцентом:
– Он расплавлен-карамелизирован, но он жив. Его так просто не остановишь.
Я вытянулся на кровати и стал думать. Расплавлен-карамелизирован? Я настолько одурел от всех этих событий и бессонной ночи, что ничего не соображал. Вот бы Жеронима была рядом. Это чувство – потребность видеть свою сестру – было совершенно новым для меня. Ведь она проявила мужество и верность – иначе и не скажешь. Я вспомнил о том, что заставил ее пережить за все эти годы, и мне стало стыдно.
Издалека я слышал требования Федора Федоровича Тоторского, доносившиеся из накрытой клетки:
– Расплавление-карамелизация длится только около двух часов. Товарищ, надо сходить за балеткой. Товарищ! Товарищ Эдгар!
Но я засыпал.
– Вставай!
– А? Что? Это не настоящий лесной дух!
Мама хотела открыть окно в моей спальне, но, поскольку оно было кое-как заклеено, не сумела этого сделать. Она повернулась ко мне:
– О нет, только не снова! Хватит этих духов и прочей чуши! Вставай! Конечно, ты как вареный – ведь ты спал всего около часа. Быстро в туалет!
Глава 18
За кухонным столом уже сидела Жеронима. Мы пристально посмотрели друг на друга, как будто хотели найти признаки того, что все произошедшее накануне нам привиделось. Тотор! Спросонок я и забыл про него. Я вернулся в спальню. Майка по-прежнему висела на клетке. Я приподнял ее… Русский хомячок лежал, вытянувшись на спине, со скрещенными на груди лапками и приоткрытым ртом. Кончиками пальцев я тихо постучал по стенкам клетки. В этот момент папа, который несся как смерч по коридору, бросил мне на бегу:
