Однако домик уже стих, мои друзья уснули. Забрав в свою комнатку фонарь, я поставила его на стол и следующие два часа писала в дневнике. Было слышно, как вдалеке звенят колокольчики – это коровы гуляли по лугам. Чувствуя себя совершенно счастливой, я улыбнулась тому, что сижу в этом крошечном домике со своим дневником, при свете фонаря, высоко в Альпийских горах, и слушаю звон коровьих бубенцов вдали. Я была бесконечно далеко от своего привычного мира, и, хотя меня переполнял покой этого момента, мне также ужасно не хватало старых друзей.
Это была идеальная ночь, но я провела ее не с теми людьми. Все мои попутчики были прекрасными людьми, все они мне нравились. Но я переживала особенный момент, и мне хотелось разделить его с настоящими друзьями, которые по-настоящему знают меня. Разумеется, это было невозможно, поэтому я впитывала волшебство этой ночи в одиночестве.
Благодаря этому случаю Элизабет не нужно было объяснять мне, каково это – скучать по настоящим друзьям. Есть особые люди, которые понимают нас, что бы ни случилось. Именно их мне не хватало той ночью в Альпах, а теперь их не хватало Элизабет, которая начала понемногу принимать, что ей осталось жить совсем недолго.
Когда к ней в следующий раз пришел врач, я тихонько спросила его, насколько Элизабет вреден алкоголь в ее теперешнем состоянии. Он покачал головой: «Она в любом случае вышла на финишную прямую. Я сказал ее родным, чтобы не отказывали ей, если она захочет вечером немного бренди. Разве они вам не говорили?» Я помотала головой, и он повторил, что это уже не играет никакой роли.
Вечером того дня я подняла эту тему с родными Элизабет, но семья уже приняла решение не давать ей спиртного ни под каким видом. Они объяснили мне причину: похоже, что та Элизабет, которую я знала, и та Элизабет, которую они наблюдали в последние пятнадцать лет, были абсолютно разными людьми. Родственники просто не могли поверить, что вновь видят ее с лучшей стороны.
В следующие две недели я понемногу расспрашивала Элизабет о ее пристрастии к алкоголю, если она поднимала эту тему. Она сказала: хотя ее все еще очень тянет выпить, она рада вспомнить, кем была до того, как ее жизнью завладел алкоголь. Дурная привычка началась с малого: за ужином Элизабет всегда выпивала бокал-другой вина, и так продолжалось годами безо всяких проблем.
Затем она стала много вращаться в обществе из-за своей благотворительной деятельности. Многие люди, которых она встречала в этих кругах, вовсе не увлекались алкоголем, призналась Элизабет, но ее больше тянуло к тем, кто выпивал. У нее появилось чувство, что дома ее никто не замечает, но зато ей казалось, что новым друзьям она важна и нужна. Теперь, когда у нее немного прояснилось в голове, она поняла: эта компания держалась вместе только потому, что каждый из них был так же не уверен в себе, как и она сама.
Элизабет объяснила, что алкоголь придавал ей уверенности – или, во всяком случае, так ей казалось, пока она была пьяна. От спиртного она становилась громкой, откровенной и, в конечном итоге, довольно язвительной и жесткой по отношению к окружающим. Благодаря этому она и лишилась прежних друзей. Они долго пытались помочь ей и донести до нее свою любовь, показать, что она летит в пропасть, но она была с ними высокомерна и оттолкнула их от себя, всех до единого.
Ее затуманенному алкоголем мозгу это показалось лишь подтверждением того, как безгранично ее любят новые друзья, которые не осуждают ее пристрастие к алкоголю. Разумеется, они не осуждали ее только потому, что выпивали и сами. Кроме того, у нее появилось новое оправдание для вредной привычки: теперь, говорила она себе, мои родственники наконец стали обращать на меня внимание. Конечно, они смотрели на нее без восхищения или радости, но зато больше не игнорировали, как до появления пагубной привычки. Ее постепенная утрата контроля над собой заставила семью пристально присмотреться к происходящему.
Чем менее дееспособной становилась Элизабет, тем чаще родственники вынуждены были помогать ей, и тем хуже она себя чувствовала. Вначале их внимание ей льстило. Но кончилось все тем, что она уже не могла остановиться, и потеря контроля вызывала в ней все бóльшую неуверенность и отвращение к себе. Вначале она еще отдавала себе отчет в том, что пытается привлечь к себе внимание родных, но под конец стала по-настоящему от них зависеть, и это ее ужаснуло. Ее и без того низкая самооценка совсем упала.
«Знаешь, Бронни, ведь не все хотят выздороветь. Я, во всяком случае, долго этого не хотела. Я была больна, и именно так я о себе думала: как о больном человеке. Конечно, при этом я не давала себе шанса избавиться от зависимости. Но зато я получала внимание и врала себе, что так буду счастливей, чем если проявлю смелость и выздоровею». Это признание Элизабет было озарением женщины, которая семимильными шагами приближалась к мудрости. Три месяца без алкоголя и сознание того, что ей недолго осталось жить, преобразили ее.
Теперь, зная всю историю о том, как у Элизабет развилась алкогольная зависимость, я стала лучше понимать ее родных. В конечном итоге их жесткое решение помогло ей вновь стать собой. Хотя сама я не стала бы действовать втайне от Элизабет, я прониклась уважением к их попыткам помочь и ей, и себе. Они оказались успешными. Но большую роль в этом успехе сыграла сама Элизабет. Глядя в лицо смерти, она стала иначе смотреть на жизнь, и ей хватило отваги принять выпавшие ей уроки.
В последние две недели отношения Элизабет с родными вышли на новый уровень. Благодаря работе с паллиативными пациентами я привыкла ценить способность людей учиться. Тот покой, который Элизабет обретала у меня на глазах, я уже видела и у других своих пациентов. Это зрелище каждый раз наполняло меня глубокой благодарностью за мою работу.
Примерно за неделю до смерти Элизабет я поговорила с ее мужем и сыном о том, как она жалеет, что растеряла старых друзей. Я спросила, нет ли возможности еще успеть связаться с кем-то из них, чтобы они пообщались хотя бы по телефону. К этому времени никто уже не волновался, что друзья тайно нальют Элизабет выпить – об этом все забыли и думать. Теперь имел значение только ее комфорт, и поскольку отношения в семье наладились и потеплели, родные с радостью ухватились за эту идею.
Пару дней спустя я как раз удобно усадила Элизабет в кровати и налила ей чашечку чаю, когда в комнату вошли две красивые и здоровые женщины. Одна из них теперь жила в горах за городом, примерно в часе езды. Вторая прилетела в Мельбурн из Квинсленда, как только узнала о происходящем. Они сели у кровати Элизабет, и все трое долго разговаривали, держась за руки и улыбаясь.
Я оставила их наедине друг с другом и вышла из комнаты, незаметно смахивая слезы радости. Я еще успела услышать, как Элизабет попросила у них прощения и они немедленно заверили ее, что давно ее простили. Все это было в прошлом и не имело никакого значения, сказали они. Вместе с мужем Элизабет, Роджером, мы сидели на кухне, оба в слезах, но довольные.
Подруги пробыли в гостях пару часов, и под конец Элизабет была одновременно вне себя от радости и совершенно без сил. Как только они уехали, она крепко уснула, и мне не удалось поговорить с ней перед уходом домой. Когда я вернулась в дом после выходных, она была очень слаба, но хотела обсудить произошедшее.
