Или вот так:
– Он ничего не хочет, понимаете? Самое главное – не хочет думать. Ему же скоро принимать решение: куда после школы? Мы его спрашиваем: что ты хочешь? Он так и говорит: ничего не хочу. Тогда мы спрашиваем так: что же ты будешь делать? В армию пойдешь? Он говорит: в армию я тоже не хочу, но если придется – что же, пойду. Но это год. А потом? Мне просто страшно это видеть, если честно. Какие-то эмоции, только когда в компьютер играет. Или по телефону с приятелями. Иногда я срываюсь, ору на него. Это от страха. Один раз он сказал: так вы же всегда всё за меня решали, чего ж вы теперь-то от меня хотите? Откуда оно у меня возьмется? Я подумал: неужели правда? И что же теперь?
Или вот так:
– Она в школе на хорошем счету. Никогда я ее не заставляла уроки делать, всегда сама. Раньше иногда что-то у меня спрашивала, но теперь уже давно этого нет. Она знает, кем хочет быть, куда поступать, и, скорее всего, поступит. И друзья у нее есть, я их видела: умные, спокойные такие юноши и девушки. При них она со мной нормально себя ведет, видимо, стыдится показать…
– Показать что?
– Мы с дочерью уже года два абсолютно чужие друг другу люди. Она со мной почти не разговаривает. Только если ей что-то надо – деньги или вещи. Ест у себя в комнате и вообще почти оттуда не показывается. Не здоровается со мной и ничего о своей жизни не рассказывает. Я только окольным путем могу что-то о ней узнать. Если я пытаюсь поговорить – она орет, чтобы я не лезла не в свое дело… Да, был период, уже после развода с ее отцом, когда я пыталась устроить свою личную жизнь, может быть, я тогда недостаточно уделяла ей внимания, и теперь она так меня наказывает… Но неужели желание быть счастливой – это такая уж большая вина?
Во всех трех приведенных выше (и им подобных) случаях мы имеем весьма серьезные нарушения детско-родительских взаимодействий. Характеристики и история формирования этих нарушений разные. Есть у них и истоки, лежащие ближе или дальше в прошлом этих семей. Но жить-то надо здесь и сейчас, общаться, смотреть в будущее, формировать его. Именно сегодня подросток на контакт не идет, да и родитель, в общем-то, не очень понимает, как и на чем этот контакт строить (знал был – уже построил). Те или иные попытки наладить взаимопонимание: «давай поговорим как взрослые люди…», «давай разберемся…», «я хочу понять…», «давай заключим договор» и т. д. – как правило, уже состоялись и ни к чему не привели.
Мне нравятся методики, построенные на парадоксе, на разрушении шаблона.
Здесь, в этих историях, шаблон, очевидно, таков: «Мы ему говорим, говорим, а он нас не… (не слышит, не слушается, не замечает, не уважает и т. д.)».
Разрушаем шаблон.
Не говорим ему.
А что же делать? Молчать? Но как же из молчания родится желанное взаимопонимание?
Не родится, конечно. Поэтому надо говорить. И не с ним, а с собой.
Но не с собой теперешним.
Желая испробовать эту методику на практике, вы будете говорить с собой-подростком. Точнее, вы напишете себе письмо. Сколько лет назад это было? Двадцать? Вот там, на расстоянии двадцати лет в прошлом, и находится ваш адресат. Вспомните его как можно подробней. Постарайтесь его увидеть, услышать, вспомнить что-то кинестетическое. Может быть, надо пересмотреть фотографии. Как вам сегодня хочется к нему обратиться? «Дорогой Саша»? «Привет, Санька!»? «Господи, Шура, если б ты только знал!»?
Так и начните свое письмо. Забудьте на время о своем сыне или дочери: сейчас вы разговариваете не с ним и не с ней, а с тем подростком, которым вы, именно вы, были когда-то. Глядя в его глаза (можно положить перед собой фотографию, которая вам нравится), расскажите ему о прошедших годах все, что вы считаете важным. Что интересного или грустного с вами случилось? Пожалуйтесь или похвастайтесь, если есть чем. Если хотите, попробуйте дать ему советы (вдруг есть параллельные вселенные и каждая жизнь проживается не один раз?). Если хочется быть дидактичным – будьте. Если хочется ободрять и вселять надежду – сделайте это. Хочется поплакаться в еще не изношенную жилетку – не стесняйтесь. В вашей честности – залог успеха.
Не факт, что это письмо будет написано за один раз. Не торопитесь, вам некуда торопиться, он всегда вас подождет там, в прошлом. Поговорите с ним столько раз, сколько вам будет нужно, чтобы сказать все, что вы хотите сказать.
Дальше понятно?
Не имеет значения, пошлете ли вы это письмо своему сыну (дочери) по электронной почте или просто положите на его стол исписанные листы, выложите текст на своей странице в «Фейсбуке» или в «Прозе.ру» и дадите ему ссылку.
Только, ради бога, не говорите мне, что ваш подросток не будет это читать!
Они не уверены в себе и мире, они мучительно, страстно и ревниво приглядываются к окружающему. Вы, родители, – уже, возможно, не центральная, но любимая и одновременно раздражающая часть пейзажа. Они в вас выросли, вы – это их родная страна. Она чрезвычайно важна. Тридцать лет назад эмигрировавший на другую сторону земного шара человек автоматически выхватывает глазами газетный заголовок о его бывшей родине. А подросток упустит возможность узнать что-то неожиданное (разрыв шаблона!) о родителе? Да я вас умоляю!
Работающая методика, я применяла ее много раз. Не всегда, но часто – действует, отношения сдвигаются с мертвой точки, меняются конструктивно. Часто родитель что-то понимает и меняет свою стратегию и тактику уже прямо в процессе написания письма. Бывали и такие случаи, когда письмо было написано, но так и не отослано сыну или дочери. Удивительно, но отношения в этом случае все равно менялись.
В заключение с разрешения авторов привожу опять же три небольших выдержки из писем в прошлое.
«…Тогда это казалось таким важным, я помню. А сейчас я думаю: господи, да какая разница, кто кому что сказал! И отчетливо видны настоящие важности – теперь я думаю, что такого друга, как Кеша (мы с ним дружили с пяти до пятнадцати лет!), у меня больше никогда не было. Почему я тогда послушал Игоря и не пошел за ним, до сих пор не могу себе простить…»
«…Я рыдала, получив четверку… Теперь смотрю: как повлияло на мою жизнь то, на что я сдала геометрию в восьмом классе? Да никак. Но родители говорили мне, что я должна… да нет, нечего на них все валить, я и сама так считала. Почему-то думала, что, просто поступив в институт, гарантирую себе счастливую жизнь. Дура была. Сейчас так странно это вспоминать… А счастье, которое все-таки было, оказалось совсем не тем и не там…»
«…Люба, зачем ты всем врала и все это сочиняла? Я теперь считаю, что это от страха показаться неинтересной. Я и сейчас себя иногда на этом ловлю, но в основном научилась справляться: я ведь живу не для того, чтобы развлекать окружающих. А для чего? Боюсь, ответа я и сейчас не знаю… Может быть, надо было не идти на экономический, а попробовать стать писателем? А может быть, и сейчас еще не поздно?»
Послевыборное
Так сложилось, что выраженной гражданской позиции я не имею, на выборы не хожу, но при этом у меня наличествует смутное представление о том, что все-таки каждый гражданин любой страны должен внести свой посильный вклад в ее политическую жизнь. Если каждый – значит, и я тоже. И вот где-то в течение двух месяцев перед нашими выборами в марте 2018 года я проводила опрос детей. Это кажется мне логичным, ведь именно им придется как-то ориентироваться, что-то делать и кого-то выбирать, когда В. В. Путин куда-нибудь наконец денется. Поэтому важно, как они видят и что думают в самом чувствительном для формирования взглядов на мир возрасте. Но их почему-то никто ни о чем не спрашивает. Я решила исправить эту несправедливость.
