Девочки мне были отчетливо несимпатичны. Они вечно хныкали или вредничали. Говорили о неинтересном, играли в неинтересное, не знали наизусть имена и фамилии советских космонавтов, не умели правильно вставить гвоздь в наконечник индейской стрелы и нагло утверждали, что это глупо – носить за поясом выпиленный из фанеры и раскрашенный гуашью томагавк. Что они вообще понимали в умном и глупом! Я жалела, что не родилась мальчиком. Мальчики понимали меня, и я понимала их. В нашем дворовом индейском племени у меня, конечно, было мужское имя (кажется, Синий Ворон, но точно не помню), потому что на индейскую скво я была совсем не похожа. В то время я часто говорила о себе (и даже иногда думала) в мужском роде: «Синий Ворон выпустил четыре стрелы, и только две из них попали в цель. Синий Ворон должен больше тренироваться».
Я умела, хотя и не любила драться. Когда я ходила в районную библиотеку через чужие дворы, враждовавшие с нашими дворами, я всегда носила с собой юбилейный рубль с портретом Ленина.
Все мы были дворовыми детьми, и поэтому на мои пристрастия и особенности времяпрепровождения никто не обращал внимания, пока однажды я не заявила, что больше не хочу ходить в школу в платье с белым воротничком и передником, и пусть мне купят форму, как у мальчиков, в ней-то я и буду ходить. Помню, что никаких эстетических предпочтений у меня не было: мальчиковая форма казалась мне элементарно удобней для школьных и особенно послешкольных проделок. А мысль, что в школу можно ходить вообще без формы, просто не могла прийти в мою голову.
Учительница поставила родителям на вид: по учебе девочка успевает хорошо, но в целом есть какие-то странности. Обратите внимание.
Психологов тогда не водилось, и меня повели к психиатру.
Психиатр спросил:
– Ты девочка или мальчик?
Я удивилась: дяденька уже старый, так долго прожил, а девочек от мальчиков отличать так и не научился.
– Разумеется, девочка, – ответила я. – Но хотела бы быть мальчиком. Это намного удобнее и интереснее.
Психиатр сказал родителям, что со мной все в порядке, а то, что я играю в индейцев и пограничников, – это нормально, все дети пробуют разные роли. Но можно для коррекции ситуации отдать меня в какой-нибудь девчачий кружок, где я наберусь нужных полоролевых стереотипов.
Меня отдали в кружок вышивания во Дворец пионеров. Там полтора десятка толстых тормозных девочек вышивали гладью на пяльцах или плели мережки. Готовую вышивку руководительнице нужно было подавать изнанкой – в первую очередь ее интересовало, аккуратно ли завязаны узелки. Меня вышивальные девочки не любили и боялись – я для них была слишком груба и витальна. Руководительница меня терпела, но периодически складывала все мои вышивальные принадлежности в специально купленный мне чемоданчик, запирала его на ключик и выкидывала в коридор со словами: «Иди, деточка, я от тебя устала. Придешь в следующий раз». Это было поистине зубодробительно, но я воспринимала все происходящее с индейской стойкостью. Мысль, что в кружок можно просто не ходить (я ездила туда одна, и никто ничего не проверял), опять же меня не посещала: тактически мы все умели ловчить, но стратегически были дисциплинированны, как хорошие солдаты. Просто училась получать радость и от этого тоже. Помню, как зимой, в холодной темноте, ловко сэкономив гривенник (вместо метро ехала во Дворец и обратно зайцем на троллейбусе), покупала себе фруктовое мороженое за семь копеек, сидела на ледяной скамеечке у памятника тезке-Екатерине и отколачивала стаканчик пяльцами – мороз стоял такой, что откусить от мороженого ничего не удавалось. Смешливые молодые люди в пестрых шарфах («Катькин садик» в советское время был местом встреч гомосексуалистов) сочувствовали мне и давали советы…
Где-то к четырнадцати годам (после того как начались и установились менструации) я вполне примирилась и договорилась со своей половой принадлежностью, хотя еще долго общаться, дружить с юношами и мужчинами мне было проще, чем с девушками и женщинами.
И вот на днях я прочитала в интернете: «В одной из начальных школ графства Ноттингемшир (Великобритания) пятилетний ученик внезапно превратился в ученицу. Дело в том, что ребенок начал посещать уроки не в образе мальчика, а в образе девочки, в котором ему гораздо более комфортно.
И семья, и школа спокойно отнеслись к этой ситуации, пойдя навстречу желанию ребенка. Так, старший учитель школы разослал его одноклассникам и их родителям письмо, в котором проинформировал о том, что мальчика, имя которого не называется, отныне надлежит воспринимать как девочку. Родители ребенка получают необходимую психологическую помощь».
Прочитав это, я подумала, что психологическая помощь, возможно, необходима и мне тоже.
Почему необходима? (Нет, это никак не связано с моей «детской травмой».) Потому что ко мне в кабинет регулярно приводят маленьких мальчиков, которые считают себя девочками и просят купить им платьице и заплести косички. Маленьких девочек, которые считают себя мальчиками и требуют называть их Андрюшей. Но это еще не все. С такой же регулярностью (если не чаще) ко мне приводят детишек, которые считают себя белочками (живут на шкафу, грызут орешки), кошечками (мяукают и лакают молоко из блюдца), супергероями, зайчиками, собачками (старший брат водит на поводке), и т. д., и т. п.
И все это – вариант нормы. Маленькие дети (и даже молодые животные!) действительно, подрастая, пробуют разные роли, это часть, вариант программы развития, взросления, формирования личности. Через некоторое время перевоплощение (в Андрюшу или в белочку), как правило, проходит или сменяется другой ролью.
Но вот продолжение той статьи: «Самый юный британец, пожелавший сменить пол, – трехлетний Дэниел, который теперь считается девочкой по имени Данни. По данным благотворительной организации Mermaids, поддерживающей детей, испытывающих проблемы с гендерной идентичностью, сейчас в стране около 80 таких детей, самому младшему из которых всего 4 года».
Три года! А если он (она?) в пять лет передумает и опять захочет стать мальчиком? Учитель разошлет всем новое письмо? А если она осознает себя белочкой (самцом или самкой – тут уж, пожалуй, все равно)? Тогда что?
В три года (как раз когда мальчик Дэниел захотел стать девочкой Данни) мой сын говорил, что хочет стать пожарной машиной. Его поправляли: «Наверное, ты хочешь стать пожарником и тушить пожары?» «Нет! – отвечал он. – Не путайте меня! Пожарной машиной! Красная и гудит!»
С удовольствием думаю о том, что мне не довелось растить сына в явно недалекую уже эпоху киборгов. Вдруг нынешняя толерантность напополам с политкорректностью сохранится еще некоторое время… И что же тогда, трехлетний Данни по запросу превратится в пожарную машину? И будет гудеть и ездить? А его родители опять получат явно необходимую им психологическую помощь?
Я готова считать правом взрослого человека распоряжаться собой так, как ему вздумается. Хоть мужчиной, хоть белочкой, хоть чучелом, хоть вниз головой с моста. Но ребенок в самом начале его личностного становления?
Если честно, я просто в растерянности, дорогие читатели.
