– Именно так.
– Психосоматики еще никакой не проявлялось?
– Практически нет. Герпес если только, периодически… Считается?
– Считается. Но в целом ребенок, получается, сильный и здоровый. И по обстоятельствам забравший и в семье, и в школе часть функций взрослого человека. Теперь я бы хотела поговорить с самой Виолеттой.
– Без проблем.
* * *
– Как тебя называть? Как сокращают твое имя?
– Никак. Меня называть Виолетта.
– Хорошо. Виолетта. Ты считаешь себя взрослой и ответственной, так?
– Юридически я еще не могу считаться взрослой. Но по уму и по жизни – так.
– Ты знаешь и понимаешь свои обязанности, можешь распределять свое время, решать, что и когда тебе делать или не делать. Ты можешь отвечать за последствия своих деяний и недеяний. Так?
– Так.
– Не согласишься ли ты с тем, что другие люди вокруг тебя – такие же, как ты? То есть они тоже могут успешно делать все вышеперечисленное, и им не нужно об этом напоминать, требовать, обвинять в несделанном и так далее. По крайней мере, без четко сформулированной просьбы с их стороны.
– Пусть докажут.
– Да почему, с какого перепугу они должны тебе – тебе! – что-то доказывать?!
– А пока не доказали, – Виолетта знакомо пожала плечами, – я буду действовать так, как мне кажется правильным. И не надо меня убеждать, что, если я надену дырявые джинсы, получу восемь двоек, залезу на крышу сарая и, матерясь, свалюсь оттуда кверху тормашками, я сразу стану счастливой и принятой собственной матерью и в детском коллективе.
Я молча захлопнула уже открытый (для продолжения психотерапевтических воздействий) рот.
* * *
– Пожалуй, до вашего случая я о такой инверсии ролей только слыхала, – призналась я матери Виолетты.
– А я даже и не слыхала, – вздохнула она. – Все мои друзья и коллеги жалуются, что их балбесы из гаджетов не вылезают и за уроки не садятся. Ну и что же мне теперь делать?
– Я не знаю, – честно призналась я. – Может быть, попробовать имплантировать ее еще в какой-нибудь коллектив, где все вместе занимаются чем-нибудь подростково-духоподъемным?
– Я ей все предлагала. Она ходила в Эрмитаж и еще на курсы кройки и шитья. Но там у нее не пошло. Сейчас никуда не ходит. Но я еще предложу, раз вы говорите.
– Что-нибудь коллективное, с клубной атмосферой. И обязательно съездите туда – лучше один раз увидеть…
– Поняла.
* * *
– Докладываю: два раза сходила в театральную студию, отказалась – они слишком орут, и вообще там все как-то слишком плохо организовано. Месяц ходила в клуб «Петрополь». Сначала даже нравилось, говорила, что интересно. Потом, я думаю, что-то не заладилось с детьми – наверное, она освоилась и стала им, как у нее водится, указывать, а они ее резко осадили. Отказалась ходить и больше никуда не хочет, говорит, некогда, много уроков. Что мне еще сделать?
– В моем загашнике остался только один способ. Использую, именно когда не знаю, что делать. Виктор Франкл, парадоксальная интенция.
– Поясните. Или мне сначала нужно что-то прочесть, изучить?
– Изучать не надо. Вы просто станете зеркалом.
* * *
Рабочая гипотеза была такова: Виолетта стала взрослой и занудной компенсаторно, потому что такой категорически отказывалась стать ее мать.
– Да-да, – подтвердила мать Виолетты. – Моя мама живет в Новгороде, она учительница, и внучка уж-ж-жасно на нее похожа, по крайней мере, по моим воспоминаниям: «Вера, надень носки, пол холодный! Вера, ты переписала сочинение? Вера, как ты на улицу выйдешь в этом ужасном балахоне?» Я уехала в Питер в шестнадцать лет, а сейчас мне кажется, что меня нагнало и я никуда и не уезжала.
Предлагаемая методика: мы не можем изменить Виолетту без ее желания, следовательно, надо измениться кому-то другому. Вере, матери Виолетты, следует произвести «инверсию наоборот», то есть скопировать манеру матери и дочери.
Вера вполне артистична, в юности играла в студенческом театре, у нее получится.
– Мне нужна неделя, чтобы проработать образ и потом не налажать. Виолетта наблюдательна, если найдет, к чему прицепиться…
– Хоть две недели.
* * *
«Ты уверена, что у тебя все уроки сделаны? Давай я свежим глазом в электронном дневнике посмотрю»; «Но послушай, разве эта блузка к этой юбке подходит? Это же совершенно разные стили. Надень лучше вон ту, бледно-лиловую»; «Неужели ты не можешь чуть-чуть побыстрей двигаться? Почему люди должны нас ждать? Это же неуважение, в конце-то концов!»; «Ты точно слышала, что Марья Петровна сказала именно это и вы встречаетесь именно там? Звучит странновато. Может быть, мне позвонить ей и уточнить?»
* * *
Виолетта, как мы и предполагали, долго терпеть не стала. Через две недели она вышла на серьезный разговор: мама, ты что, заболела? У тебя какие-то серьезные неприятности? За кого ты меня принимаешь?
– Не заболела. Не неприятности. Ни за кого.
– Так что же, черт побери, происходит?!
– Я просто показываю тебе, как для других людей выглядит и как чувственно воспринимается твое собственное поведение. Со стороны. Твое ведущее чувство в последние две недели?
– Меня выбешивает.
– Делай выводы.
– А ты прекратишь?
– Нет. Пока нет.
– А когда?
– Только вместе.
– Но должен же быть кто-то…
– Тогда это буду я. Мне психолог велел взять на себя, чтобы тебя освободить от…
– Не-е-е-е-е-ет!..
Спустя какое-то время:
– А что, это и вправду так противно выглядит?
– В твоем исполнении – еще противнее. Потому что от взрослой тетки, матери, такое все-таки несколько ожидается, а вот от девчонки неполных тринадцати лет… Как пятилетка с накрашенными губами.
– Нда…
* * *
С тех пор дело в семье Веры и Виолетты пошло на лад. Правда, возникли новые проблемы – например, они стали везде опаздывать…
Стать пожарной машиной
Практически все свое детство (то есть приблизительно лет до 12-ти) я была девочкой-мальчиком. В детском садике, в школе и во дворе я дружила почти исключительно с мальчишками, с ними же играла в футбол, войну, штандер и стрелки. С куклами не играла совсем. Куклы у меня были, я смотрела на них с осознанным подозрением, в точности как на обезьян в зоопарке (уж очень и те и другие были человекообразны), и, в общем-то, не понимала, что с ними делать. Впрочем, была у меня одна кукольная игра, называлась «Революция». Играла я в нее так: расставляла игрушечную мебель анфиладой комнат, аккуратно рассаживала кукол, ставила на стол игрушечную еду, а потом вслух говорила: «Тут пришла революция» – и обеими руками крушила все подряд. Дедушке-коммунисту моя игра очень не нравилась, а бабушка-дворянка помалкивала и смотрела странно.
