Комарова было спохватилась, но слова уже сказались: вообще-то большая канава с тритонами была их с Ленкой секретным местом и они никого туда просто так не водили, тем более городских, а тут вышло, что Светка за какой-то кулек конфет и банку меда вдруг выторговала себе такое право.
– Тритоны классные, – встрял Павлик. – Ты, Светка, тритонов когда-нибудь ловила?
Светка помолчала – видно было, что ей и обидно, что Комарова обозвала ее глупой, и любопытно посмотреть на тритонов, которых ее Павлик, сам из поселковых, ни разу не догадался ей показать.
– Ладно, придем как-нибудь. Посмотрю на твоих тритонов.
– Давай, приходи, гостьей будешь. – Комарова, уже направляясь к дороге, помахала Светке и Павлику пучком собранной травы. – Покеда.
Светка ничего не ответила, но Комарова чувствовала, что та смотрит ей в спину и, наверное, злится, что Комарова засмеяла ее с воспалением легких. Даже на «Элен и ребята» в ответ не позвала – а могла бы за тритонов. Двустороннее – ну надо же! Это пусть Павлик каждому ее чиху радуется – полгода школы она пропустила, велика заслуга. Комарова, если бы захотела, и без всякого воспаления бы полгода в школу не ходила, а если б очень захотела – то и год, и никто бы ей слова не сказал (хотя насчет «слова не сказал» – это она преувеличивала: мать, если бы узнала, что она прогуливает, скорее всего, выдрала бы ее как сидорову козу). Но она не станет пропускать, потому что сама не хочет, ей нравится школа и школьная учительница, обещавшая ей за восемь классов карту области, – может быть, если Комарова окончит без троек, учительница подарит ей еще что-нибудь, книжки там или набор для рисования – набор она, так и быть, отдаст Ленке. У Комаровой немного повеселело на душе, когда она представила, как учительница дарит ей новенькую карту, книжки и набор для рисования и хвалит ее перед всеми за хорошую учебу. Она шла быстрым шагом мимо тянувшегося вдоль дороги оврага, в овраге что-то трещало ветками и верещали птицы: если бы она так не спешила, то обязательно бы свернула с дороги и заглянула в густые темные кусты, за которыми земля несколько метров полого спускалась, а потом резко обрывалась вниз. Как-то раз Ленка оступилась и полетела туда, и они долго потом объясняли матери, почему вернулись в порванных платьях и все исцарапанные, а Ленка еще и потеряла сандалию, и мать особенно сердилась за сандалию, потому что сандалии были совсем новыми, мать купила их на рынке прошлым летом, и надевала их Ленка с того времени всего только раз или два. Комарова на ходу провела по лицу ладонью, пытаясь убрать с потного лба липшие к нему волосы. Ничего, вот Саня поправится – они снова пойдут и в овраг, и на речку купаться, и на второй плес за ракушками. И Светку, может быть, тоже с собой позовут, вот она офигеет… Только бы Саня поправился. Она остановилась, прижала Светкин пакет и охапку лопухов одной рукой к груди и свободной обтерла лицо, чувствуя, что размазывает по щекам вместе с потом серую дорожную пыль. Конечно, Саня поправится, не может так быть, чтобы не поправился. Поправится и вместе с ними со всеми пойдет в овраг и за тритонами, они с Ленкой его тоже никогда еще с собой не брали. И возьмут теперь, обязательно возьмут.
– Обязательно возьмем, Санечка, – вслух пообещала Комарова, чтобы непременно сбылось.
Дома в полутемной прихожей сидели на корточках возле стены Анька и Светка и играли в паутинку, растягивая на растопыренных пальцах полосатые резинки от трусов. Побеждала Светка – у нее паутинка выходила более замысло- ватой.
– В дом нельзя! – Анька, увидев старшую сестру, подскочила первой, заодно бросив свою паутинку. – Тут сиди или на кухне.
– Это чего это? – удивилась Комарова. Голова у нее немного кружилась и клонило в сон – наверное, перегрелась на солнце.
– К Саньке врач приехал из Гатчины, – ответила Анька, гордая, что она узнала про врача первой, а Комарова стоит как дура и хлопает глазами. – Сказал, никому в комнату не заходить, и что он потом нас всех тоже посмотрит.
– Это мать врача привела, – добавила Светка. – Ее дядя Петр отвез на своей машине, на которой он продукты в магазин возит…
– …и потом вместе с врачом обратно привез, – перебила Анька, испугавшись, что Светка сейчас все расскажет и ей ничего не останется.
– А-а… – только и выговорила Комарова, чувствуя, что ей все тяжелее держать в руке охапку лопухов и одуванчиков и Светкин пакет, потому что ладони стали почему-то горячими и влажными. – А Ленка где?
– С мелкими на кухне сидит. Это чего это у тебя?
– Да так… – Комарова отпустила лопухи, и они с тихим шорохом упали на пол. – Это для коз. А это Светка передала, от тетки ее, от родственников ее тетки…
– Катька, ты чего? – Анька подошла ближе, с любопытством заглянула ей в лицо и забрала пакет. – Ты плачешь, что ли?
– Ничего я не плачу… – Комарова отпихнула ее рукой и, прислонившись к стене, медленно села на корточки и закрыла глаза.
– Может, в паутинку будешь? У нас еще одна резинка есть, – продолжала где-то далеко говорить Анька. – Или я тебе свою отдам. Хочешь, свою отдам? Ленка там с мелкими варенье открыли, мать сказала, можно сейчас открыть одну банку… пол-литровую… Слышишь, Катька? Варенье будешь? Черно… черносмородиновое.
– Варенья можно… – сказала Комарова, и ей показалось, что ее собственный голос звучит очень тихо и тоже как будто издалека. – А мед это для Сани, он от простуды хорошо помогает.
– Ага, его врач посмотрит, и сразу дадим ему меду, – говорила Светка. – Врач, знаешь, ничего такой дяденька, прямо не скажешь, что деревенский, как будто из города или из Москвы прямо приехал… слышишь, Катька? В костюме такой, в очках, с чемоданчиком. У него в чемоданчике инструменты или антибиотики, как думаешь? Он, наверное, Саньке горло будет смотреть, мне наша фельшерица так делала: говорит, высунь язык и скажи «А-а», да не так, а вот так: «А-а-а»… и палочку для мороженого в рот засовывала…
Светка высунула язык изо всей силы и по-козьи заблеяла, и Анька над ней захихикала.
– Чё ты ржешь? Ржет она… Это врачу надо, чтобы узнать, чем болен Санька и как его лечить, а она ржет. Ну, Катька, скажи ей… Скажи ей давай, чё она ржет…
Комарова молчала, не открывая глаз, и ей казалось странным, что и ее сестру зовут Светкой, и эту, из города, тоже зовут Светкой, может, и нет никакой Светки из города, а это ее сестра гуляет с Павликом, надо взять ее с собой, когда на канаву пойдем тритонов ловить, и на второй плес за ракушками тоже – пусть порадуется. Анька со Светкой продолжали ссориться где-то далеко, на станции засвистел поезд, и Комаровой представилось, что Светка с Анькой и с Павликом – все едут на этом поезде, их голоса слышны уже где-то за лесом, и даже голосов уже не слышно, одно только неразличимое «бу-бу-бу», а потом Светка – та, что городская, показывает Комаровой язык, блеет по-козьи и начинает жевать лопухи, которые Комарова собрала для Санечки. Она с трудом подняла руку, которая стала очень тяжелой и горячей, и дотронулась до лба. Лоб тоже был горячий, и почему-то уже совсем не было слышно, о чем говорили сестры, а потом до нее дошел издалека материн голос – сначала сердитый, а потом испуганный. Она попыталась ответить на этот голос, хотела сказать, что ей нужно пойти с Ленкой в овраг – она вспомнила, где Ленка потеряла сандалию, и они могли бы теперь ее поискать, но почему-то у нее никак не получалось разлепить губы, и во рту и во всем теле было горячо, как будто само лето вдруг обволокло ее всю жаром и потащило куда-то – за реку, за поле, где петляет пыльная дорога на Мины, и отец Сергий возвращается с крестин в своей длинной черной рясе, придерживая одной рукой скуфью, чтобы не слетела от ветра.
