– Ну дай хоть глотнуть-то… – наконец не выдержала Лариска и потянулась к Светкиной бутылке. Светка отвела руку в сторону.
– Пусть тебе твой покупает.
Лариска обиженно оттопырила губу и притихла. «Своего» у нее не было: как-то раз Комарова видела, как вечером Лариска на своем крыльце обжималась с каким-то парнем, чьего лица было не разглядеть в сумерках, но этим, похоже, все и кончилось, и теперь она только и была занята тем, что таскалась за Светкой и Павликом. Корова. И глаза коровьи. И жопа коровья – на такой, поди, на досках сидеть неудобно. Жалко ее все-таки.
– Да ладно тебе, Лар… – Комаровой захотелось сказать Лариске что-нибудь ободряющее, но красивое «Лара» так и не выговорилось, потому что Ларой должны были звать какую-нибудь смуглую женщину с пышными волосами, а не костлявую и неуклюжую Светкину подругу, – дрянь эта «девятка», даже мой батя ее не берет.
– Конечно, твой батя только водку пьет. – Светка хихикнула и покачала в воздухе полупустой бутылкой. – Вы с мелкой тоже только водку пьете?
Раньше на плотине много купались, но кто-то из дачников додумался на спор прыгнуть с моста с той стороны, где водопад густо-ржавого цвета, зажатый между двумя бетонными блоками, с шумом обрушивался вниз, на поросшие склизкими водорослями камни. Горе-спорщик покалечился, и с тех пор плотина считалась у местных нехорошим местом и пришла в запустение: старые кирпичные опоры моста частично раскрошились, из трещин торчали пучки осоки и несколько кустиков рябины и безвкусной дикой смородины с прозрачными розоватыми ягодами, которую все почему-то называли «альпийской». Сам мост тоже по большей части сгнил; некоторые доски провалились, и видны были ржавые металлические конструкции и под ними – набирающий силу поток, как будто Оредеж злилась, что кто-то решил задержать ее течение и превратил часть русла в полузаболоченный пруд, на поверхности которого мягко покачивались равнодушные кувшинки.
– У! Как ревет! – Ленка плюнула вниз и присвистнула. – Высоко тут!
– Метра два, не больше, – пожал плечами Костик.
– Да ты чё, какие два?
– Ну, может быть, два с половиной…
– Да какие два с половиной! Тут несколько лет назад один дачник насмерть расшибся!
– И с двух метров можно насмерть расшибиться, – резонно возразил Костик и вдруг ухватил Ленку за подмышки своими костлявыми руками – Комарова заметила, что тыльные стороны ладоней у него красные и как будто ободранные, – и с усилием поднял, так что она коснулась коленями края ограды. Ленка восторженно взвизгнула, но глаза у нее стали круглые и удивленные, как у кошки Дины, когда мать швыряла в нее газетой. Светка с Павликом глупо захихикали.
– Эй! Ты чё творишь?! – Комарова сжала кулаки. – А ну, пусти ее!
– Да ладно, что тут такого-то? Я ж ей ничего не сделаю… – Костик улыбался: зубы у него были неровные и все в щербинах, как будто он только и делал, что грыз семечки. Комаровой стало противно оттого, что он как будто гордился, что смог поднять на руки мелкую девчонку.
– Ты глухой, что ли? Я тебе сказала, пусти ее, а то получишь, понял?!
Он перестал улыбаться и медленно опустил раскрасневшуюся Ленку.
– Да я же в шутку…
Комарова смотрела на Костика исподлобья.
– За такие шутки в зубах бывают промежутки, понял?
– Да что такого-то?
– Ты понял, не?
– Да понял я, понял… сдаюсь. – Он шутливо поднял руки вверх. – Мир?
– Мы с тобой не ссорились.
– Ну Кать… – Ленка потянула старшую за рукав. – Ну чего ты?
– Комарица у нас такая, – Светка залпом допила пиво и выбросила пустую бутылку в шумевший под плотиной водопад. – Ты ее лучше не зли – укусит, будешь потом уколы делать от бешенства. Сорок уколов в живот, слышал? Моей матери делали, когда ее бесхозная собака укусила.
Комарова хмуро поглядела на Светку, но отвечать не стала: со Светкой спорить было бесполезно, ты ей одно слово – она тебе в ответ десять, да таких, что еще неделю будешь вспоминать. Бабка про нее бы сказала: язык как помело.
– Ладно, нам идти пора. У нас дел полно по хозяйству, в отличие от некоторых…
– Да побыли бы еще… что, не подождут ваши дела?
Костик смотрел примирительно и даже как будто заискивающе, и Комарова, смутившись, повертела головой и наконец сделала вид, что рассматривает что-то в прибрежных зарослях. Погода была тихая, и ветер едва шевелил листья кустов и приглаживал траву, как человек приглаживает ладонью волосы. Утром мать сама пошла полоскать на речку и отпустила их с Ленкой на плотину, да еще дала Комаровой пять рублей на мороженое, чтобы перед чужими людьми стыдно не было. Теперь Комарова размышляла, что можно купить на эти пять рублей три вафельных стаканчика и еще даже останется пятьдесят копеек, и они могут съесть с Ленкой по полтора стаканчика или лучше угостить одним кого-нибудь из мелких, только чтобы другие не видели. А можно купить два фруктовых льда по два пятьдесят. Ленка любит фруктовый лед, хотя на взгляд Комаровой он так себе, она как-то перетерла с сахаром малину и смороду, как учила бабка, и сунула все в морозилку – получилось не хуже, но Анька со Светкой сначала даже есть отказались – им надо, чтобы в фантике и на палке. Комаровой вспомнилось, как мать в первый раз дала ей денег за то, что она несла за ней к речке таз с бельем, и она купила на них вафельный стаканчик и принесла Ленке: пока несла его от магазина до дома, он подтаял и стал совсем мягкий. Ленка его взяла и ускакала во двор, а когда Комарова пошла ее искать, то нашла сидящей возле будки Лорда. В руках у Ленки был развернутый вафельный стаканчик: Ленка запускала в него палец, подцепляла немного белой сладкой жижи и совала под нос Лорду, и он с громким чавканьем ее слизывал, потом Ленка снова подцепляла этим же пальцем растаявшее мороженое и совала уже себе в рот, а потом отщипывала немного вафли и протягивала Лорду, а потом снова ела сама. Комарова сунула руку в карман и дотронулась до бумажки с новгородским кремлем (где он, интересно, этот Новгород? На учительницыной карте его не было или Комарова просто не запомнила). Бумажка была такая истертая, что на ощупь больше походила на тряпочку. Комаровой подумалось, что мать, наверное, копила деньги и прятала от бати, перекладывая из одного места в другое, оттого бумажка так замусолилась.
– Не подождут нас дела. Давайте, что ли… – Комарова помялась немного. – Спасибо за компанию.
– Ну, давайте тогда. – Костик с улыбкой протянул ей руку и пожал, как парню. Ладонь у него была сухая и горячая, и Комарова подумала, что красные пятна на ней – это, наверное, ожоги. Она сама как-то так обожгла руку, когда они с Ленкой и мелкими пекли картошку, и она подумала, что большая гладкая картофелина, утащенная с бабки-Женькиного огорода, уже достаточно остыла, и схватила ее всей ладонью. Рука потом долго саднила, и ручку ведра, которым носили воду от колодца, приходилось обматывать тряпочкой.
– Дорогу-то обратную найдете? – спросил Костик.
