– Раба Божия Екатерина, курить – грех.
Вынырнувший из поля отец Сергий дышал сбивчиво после долгой ходьбы и улыбался в короткую рыжеватую бороду. Увидев Комарову с самокруткой, он всегда говорил одно и то же, и Комарова всегда задавала ему один и тот же вопрос, чтобы услышать от Сергия очередное объяснение, которое он каждый раз придумывал заново.
– Почему это грех?
– Потому что курить людей научил черт, которого выгнали из преисподней за какую-то провинность – то ли упустил из своих когтистых лап христианскую душу, то ли не поздоровался при встрече со старшим из чертей. Ему было обидно, что на земле его сразу узнавали, потому что изо рта и из носа у него шел серный дым, вот он и придумал выращивать табак и набивать им папиросы, чтобы все вокруг дымили и никто его не узнавал.
Комарова еще раз затянулась, задержала дым во рту и выдохнула его двумя тонкими струйками через ноздри.
– Так он что, так теперь и бродит среди людей, черт ваш?
– Так и бродит, – кивнул священник. – Все же курят, никто его и не узнаёт.
– Отец Сергий, а семечки лузгать – не грех? – встряла Ленка.
Сергий задумался, и Ленка, не дожидаясь ответа, добавила:
– Вы с Мин идете?
– С Мин. Вот… – он приподнял повыше завязанный в узел платок. – Сметаны домашней и варенья возьмете?
– Да ну, дядя Сережа, вы чего… зачем это?.. – сказала было старшая Комарова, но Ленка, поднявшаяся на цыпочки и уже пытавшаяся заглянуть в узел, ее опередила:
– А варенье какое?
– Черная смородина вроде бы… – Сергий положил узел на траву и развязал.
Там оказались литровая банка варенья, маленькая банка меду, большая пластиковая бутылка со сметаной, завернутый в полиэтиленовый пакет заводской хлеб, несколько пучков зелени и еще один небольшой узел из старой ткани.
– Ну что, возьмете?
Комарова мялась. Ей было неудобно, что отец Сергий тащил все это от самых Мин, да и к тому же ушел-то он туда, наверное, еще до рассвета.
– Вы крестить в Мины ходили? – спросила она.
Сергий покачал головой и ответил коротко:
– Хоронили.
Потом подумал немного и добавил:
– В деревнях и рожать-то особенно некому. Одни старики.
Комаровы смотрели на Сергия, ожидая, что он пожалуется, мол, раньше эти старики почти все стояли за советскую власть и сами выгоняли и били священников и оборудовали церкви под склады, а теперь, когда советская власть давно кончилась и жизнь их стала клониться к закату, они вдруг вспомнили о Боге и, чуть только почувствуют приближение смерти, посылают кого-нибудь на станцию, где есть телефон, и вызывают из поселка священника, чтобы исповедаться, а на исповеди все равно половину врут, по старой привычке считая всех священников доносчиками. Он часто так спорил с комаровской бабкой Марьей, пока та была еще жива: когда он от нее допытывался, правда ли она считает, что он мог бы в худшие времена на кого-нибудь донести, Марья смотрела на него с веселым прищуром и иногда только говорила: «А кто тебя знает?..» Сергий на это очень обижался и отвечал, что все равно придет ее исповедать, когда она будет помирать, Марья в ответ вскидывалась, ругала Сергия дураком и говорила, что она, когда будет помирать, ни за что его не позовет и пусть он катится к черту вместе со своим Богом. Сергий молча смотрел на разложенные на платке банки и свертки.
– Ну что? Возьмете что-нибудь? Хоть вот варенья или меда.
– Да ну, как-то неловко… – протянула Комарова, но Ленка ее перебила:
– Да чё? У отца Сергия все равно детей нет, некому варенье есть. Правильно я говорю, батюшка? А нам…
Комарова протянула руку и больно ущипнула Ленку за плечо: та ойкнула, дернулась и просыпала на землю семечки.
– Ну, блин, Катя! Ты чё?!
– Язык свой дурацкий держи за зубами!
– Да чё я такого сказала?
– Да ничё!
Комарова попыталась схватить Ленку за волосы, но та ловко отскочила, крутанулась на одной ноге и высунула язык.
– Не поймаешь, руки коротки!
– Девочки, не ссорьтесь! – испугался Сергий. – Возьмите и варенье, и мед тоже – нам с Татьяной правда не съесть, у нас и свое есть, и люди приносят.
Комарова быстро наклонилась, притушила самокрутку о землю, сунула бычок в карман и нерешительно взяла банки.
– Спасибо вам, дядя Сережа.
– И сметану возьмите! – Сергий, видя, что у Комаровой руки уже заняты, отдал Ленке пластиковую бутылку со сметаной, потом взял маленький сверток и тоже отдал ей. Комарова открыла было рот, чтобы сказать, что это уже ни в какие ворота, но Ленка ухватила и бутылку, и сверток и прижала к груди так крепко, что в свертке что-то хрустнуло.
– Осторожнее, раба Божия Елена…
– Дядя Сережа, вам же ведь почти ничего не осталось…
– Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе, – серьезно ответил Сергий.
Ленка было фыркнула, но Комарова показала ей кулак, и она притихла.
– Спасибо вам большое, – повторила Комарова, – но все-таки неловко… ты-то хоть скажи спасибо, а…
– Спасибо вам большое, дядя Сережа! – послушно повторила Ленка.
– Не за что, – сказал священник, – вы только не ссорьтесь больше. Друзья любят во всякое время и являются на помощь во всяком несчастии. А братья и сестры должны любить друг друга, как Ионафан любил Давида, а не плеваться и таскать друг друга за волосы.
Комаровы согласно закивали. Сергий улыбнулся:
– Вот и хорошо.
Он завязал свой платок и зашагал по дороге в сторону поселка. Комарова несколько секунд посмотрела ему вслед, потом догнала:
– Мы вас проводим немного, дядя Сережа.
– Девочки, а вам не поздно? Наталья Николаевна ругаться не будет?
– Не будет, чё… – ответила подскочившая к ним Ленка, и Комарова услышала, как она на ходу сплюнула шелуху. – Чё ей?
Солнце уже и правда целиком уползло за горизонт, и поселок погрузился в темноту, прореженную светом окон и фонарей, горевших через один вдоль центральной дороги. В пятнах света вокруг фонарей мельтешили насекомые. Сергий шел быстро и против обыкновения молча, только время от времени чуть замедлял шаг и перекладывал сильно полегчавший узел из руки в руку. Его длинные рыжеватые волосы растрепались и липли к вспотевшему лбу, и про себя он радовался, что этого не видно в наступавшей ночи, потому что священнику до́лжно во всякое время выглядеть опрятно. Так, по крайней мере, часто говорил Сергию отец Александр, прибавляя к этому пожеланию какое-нибудь крепкое слово. Сергий остановился, чтобы перевести дух, и провел ладонью по влажному лбу. Уж кто-кто, а отец Александр опрятностью не отличался, и прихожане, когда он читал в церкви, вместо того чтобы слушать из книг житий святых, обыкновенно рассматривали сухие травинки, застрявшие в его нечесаной бороде. Царствие ему небесное.
