– Чё, топить будешь?
– Я тебе за твое «чё»…
– Я давно пришла, – пропустив слова Комаровой мимо ушей, сообщила Ленка. – Я как встала, меня тетя Таня накормила котлетами с картошкой и еще надавала котлет на дорогу.
– Понятно.
– Я тебе оставила. – Ленка дернула головой, показывая на бумажный сверток на подоконнике. – Тетя Таня много надавала.
– Понятно, – повторила Комарова, закончив с золой и запихивая в печку поленья. – Спички подай.
Ленка подошла, сунула в ее протянутую руку коробок, и Комарова зачиркала спичками. Когда-то буржуйка была выкрашена серебристой краской, но в детстве Комарова соскребала эту краску ногтями и ела; бабка говорила, это потому, что у нее чего-то не хватало в организме. Та краска, которую Комарова не успела соскрести, со временем сама отстала и осыпалась, и теперь на стенках буржуйки только кое-где виднелись серебристые ошметки и местами ржавчина проела ее насквозь – когда буржуйка топилась, сквозь дырочки было видно пламя.
– Чё, думаешь, ночью холодно будет?
Комарова пожала плечами. Может, и правда похолодает, но ей просто нравилось, когда ночью в буржуйке потрескивали рассыпавшиеся в золу угли.
Ленка помолчала, поерзала на стуле:
– А я не через дверь вошла. Я кустами, а потом лесом обошла и в окно влезла.
– Чего так?
– Бати забоялась. – Ленка хихикнула. – Я же деньги-то…
– Положила бы на место, ничего бы не было. А лучше бы не брала.
– Да ладно, Кать… ну чего ты сразу?
Комарова пошевелила кочергой поленья, которые отсырели и не хотели разгораться. У бабки огонь всегда разгорался сразу: она складывала поленья колодцем, и в колодец наталкивала куски газеты, смятые в шарики, и в щели между поленьями тоже засовывала кусочки газеты, а потом поджигала с нескольких сторон. Комарова обычно делала так же, но в комнате газетные шарики и обрывки закончились, а идти в коридор и брать новые газеты из стопки не хотелось. Она еще раз чиркнула спичкой и чертыхнулась, когда та, зашипев, сразу погасла.
Ленка еще покрутилась на стуле, что-то еще порисовала в своей тетрадке, потом не выдержала и повернулась к Комаровой:
– Катя… Ка-атя…
– Чего тебе?
Ленка вздохнула.
– Ну? Говори уже.
– Да так… ничё.
– Ну если ничё, то и молчи.
– Кать, ну чего ты сердишься?
– Да не сержусь я! – буркнула Комарова.
– Тогда ладно, – сказала Ленка и притихла.
Одно из поленьев наконец загорелось: огонь лизнул сухую чешуйку коры, как бы примериваясь, потом пополз по самому полену. Комарова прикрыла дверцу и стала смотреть через щели в ней, как медленно, а потом все быстрее и быстрее расходится пламя. В дверь поскреблись, Ленка соскочила со стула, пробежала босыми ногами по доскам, открыла, и в комнату проскользнула Дина; увернувшись от Ленкиной руки, она сразу побежала к печке и уселась возле трубы. Комарова снова взяла кочергу и поелозила ею по полу – Дина вздыбила шерсть и зашипела.
– Дура, – сказала Комарова и положила кочергу на место.
Ленка подошла, присела рядом на корточки и тоже стала смотреть на огонь.
– Ты ноги помыла? – спросила Комарова.
– Ну мыла, – нехотя ответила Ленка.
Комарова посмотрела на Ленкины ноги: они правда были чище обычного. Все равно врет.
– Ну а чего… тетя Таня нас всех целиком мыла.
– Это когда было?
Ленка пожала плечами. Волосы ее, обычно растрепанные, были аккуратно причесаны и заплетены в косичку, а на висок Татьяна прицепила ей крабика со стеклянным камешком.
– Котлеты принеси.
– Чё?
– Котлеты…
– А-а! – Ленка быстро вскочила на ноги и через мгновение уже сидела рядом и разворачивала на коленях сверток, в котором лежали четыре большие поджаристые котлеты. Комарова взяла одну, отломила верхушку и, не глядя, бросила Дине, та схватила кусок, коротко встряхнула, как пойманную мышь, и стала жадно есть, урча и время от времени взглядывая на сестер.
– Вот дура, – повторила Комарова.
– Угу, – с набитым ртом подтвердила Ленка. – Сволочь блохастая. На вот тебе еще!
Ленка кинула Дине еще кусок, и Дина тоже сперва его задушила, а потом сожрала. Даже холодные, Татьянины котлеты были ужасно вкусными и сочными. Как там, интересно, вернулся ее Сергий из Куровиц? Комарова чуть не подавилась, сдержав непрошеный смешок, скомкала засаленную бумагу, приоткрыла дверцу печки и бросила бумагу в огонь.
– Ты чего?
– Да ничего, сказала же.
– Ну ничего и ничего, – вздохнула Ленка и невпопад хихикнула.
В кровать они легли, когда огонь в печи еще горел и бросал красноватые отсветы на пол и стены. Дина улеглась у трубы, свернувшись калачиком, ее полосатый бок мерно поднимался и опускался, но один желтый глаз был приоткрыт и следил за сестрами, пока они не накрылись одеялами и не перестали ворочаться. Кошку, когда она была еще котенком, притащила в дом Ленка – пока тащила, та изодрала ей все руки, а едва отпущенная на свободу бросилась под крыльцо и отсиживалась там две недели. Со временем Дина нисколько не приручилась, но переловила всех до одной мышей в доме. Лягушек в огороде она тоже давила – иногда, услышав высокий лягушачий писк, кто-нибудь из мелких бежал в заросли спасать лягушку, получал от Дины пару глубоких царапин и с ревом возвращался обратно. Комарова вздохнула и перевернулась на другой бок.
– Ка-ать… Ка-атя…
– Ну чего тебе?
Ленка помолчала, скрипнула матрацем.
– Ну?
– Не скажу. Ты ругаться будешь.
Комарова не ответила, приподнялась на локте и посмотрела в темноту. Ленки видно не было, ее кровати тоже. На станции застучала поздняя электричка. Комарова прислушалась. Нет, не электричка, товарняк: звук глухой и тяжелый. Повез в город цистерны с мазутом, платформы с сосновым лесом и хопперы с зерном. Интересно, что Максим сейчас делает…
– Ка-ать, – не выдержала Ленка.
– Ну чего?
– Сказать тебе?
– Ну, скажи.
Товарняк уполз за поворот, и в тишине был слышен его ровный затихающий гул. За окном молчал лес, ночь была темная и безветренная, и где-то в небе собиралась поздняя осенняя гроза.
– А ты ругаться не будешь?
Комарова снова не ответила. Ленка еще поскрипела матрацем, спустила с кровати ноги, поискала тапки, не нашла, пробежала через комнату босиком и щелкнула выключателем, потом вернулась к своей кровати:
– Сюда иди.
Комарова нехотя вылезла из-под одеяла, подошла к Ленке и села рядом.
