Лиллиан очень хотелось отменить сегодняшнюю лекцию, но это было бы несправедливо по отношению к студентам. За десять лет она не пропустила ни одного занятия в Монмутском колледже. На ее курс записывались тридцать студентов, и на каждую лекцию колледжу разрешалось продавать еще десять билетов. Если репортеры разнюхают про билеты, они наверняка придут.
В тот вечер, как Лиллиан Мэдден и предполагала, все билеты на лекцию были распроданы. И несколько человек, пришедших пораньше, чтобы занять места в первых рядах, были, скорее всего, журналистами — они вооружились диктофонами и блокнотами.
— Моим постоянным ученикам известно, что записывать лекции на магнитофон запрещено, — сказала она, глядя в упор на даму лет тридцати.
Лиллиан неторопливо поправила очки. Она не хотела, чтобы репортеры решили, будто она нервничает или смущается.
— На Ближнем Востоке, — начала она, — известны тысячи случаев, когда дети до восьми лет рассказывали о своей прошлой жизни. Вспоминали ее в подробностях, называли имена своих тогдашних родственников. В монументальном труде доктора Стивенсона исследуется вопрос о том, возможно ли, чтобы образы, возникающие в мозгу человека, и физические особенности его организма проявлялись в новорожденном. Некоторые обладают способностью выбирать будущих родителей, и новое рождение чаще всего происходит в той же географической области, где проживал человек в своем предыдущем воплощении...
Обсуждение лекции было жарким. Тон задала та самая тридцатилетняя дама.
— Доктор Мэдден, — сказала она, — все, что я услышала от вас, подтверждает версию о том, что серийный убийца, живший здесь в конце девятнадцатого века, реинкарнировался. Вы допускаете, что нынешний убийца хранит в памяти воспоминания о том, что произошло с тремя женщинами более ста лет назад?
Лиллиан, выдержав паузу, ответила:
— Наши исследования показывают, что воспоминания о прошлой жизни сохраняются лишь до восьмилетнего возраста. Это отнюдь не значит, что нам не может показаться знакомым человек, которого мы видим впервые, или место, в котором никогда раньше не бывали. Однако это совсем не то, что живые и свежие воспоминания.
Затем последовало еще несколько вопросов, после чего в беседу снова вмешалась тридцатилетняя репортерша:
— Доктор, а разве вы обычно не устраиваете в конце лекции сеанс гипноза?
— Обычно — да. Но не сегодня.
— Вы не могли бы объяснить, как вы вводите пациента в регрессивное состояние?
— Пожалуйста. Для эксперимента требуется трое-четверо добровольцев. Я беседую с теми, кто впал в гипнотическое состояние, и предлагаю им совершить путешествие в прошлое. Затем я наугад называю даты и спрашиваю, возникают ли у них в сознании какие-либо образы. Часто оказывается, что нет, и тогда я иду по времени назад, пока они не достигнут своей предыдущей реинкарнации.
— Доктор Мэдден, скажите, никто не обращался к вам с просьбой вернуться в девяностые годы девятнадцатого века?
Лиллиан уставилась на спрашивающего — грузного мужчину с задумчивым взглядом. Он заговорил именно о том, что она силилась вспомнить весь день. Года четыре назад кто-то действительно просил ее об этом. Тот человек пришел к ней на прием и сказал, что уверен: он жил в Спринг-Лейке в конце девятнадцатого века. Однако от гипноза он отказался наотрез. Более того, чуть ли не испугался и ушел с середины консультации. Она отчетливо его помнила. Но как же его звали? Как?
Марти Бровски шел по дорожке к психиатрической больнице Гранд-Мэнор, где находился на лечении Нед Келер, осужденный за преследование Эмили Грэм.
Сомнений в том, что этот тип опасен, у Марти не возникало никогда, но было в этом деле нечто его настораживавшее. Вопросов нет, именно Нед Келер перерезал телефонные провода, отключив тем самым сигнализацию в доме Эмили, и пытался туда проникнуть. К счастью, камера наблюдения не только передала в полицию сигнал тревоги, но и запечатлела Келера, взламывавшего ножом окно спальни. Келер производил впечатление странного типа. Возможно, он всегда был не в себе, а смерть матери спровоцировала обострение. Наверняка он прав, и убийца его матери — Джоэль Лейк, тот самый громила, оправдания которого добилась Грэм.
Но теперь Грэм снова подверглась преследованиям, на этот раз в Спринг-Лейке. Меня всегда интересовал ее бывший муж, подумал Бровски, входя в вестибюль больницы. И в который раз начал прикидывать, не мог ли оказаться преследователем Гэри Хардинг Уайт. Несмотря на аристократическое воспитание, приятную внешность и хорошее образование, Гэри заработал репутацию жулика. И бабника.
Через несколько минут Марти уже сидел за столом напротив Неда Келера и его адвоката Хэла Дэвиса. Дверь была заперта, но санитар следил за происходящим через окошко.
— Как поживаете, Нед? — дружелюбно спросил Бровски.
На глазах Келера выступили слезы.
— Очень тоскую по маме.
— Понимаю вас.
— Это все та адвокатша виновата. Она его отпустила. Он должен сидеть в тюрьме.
— Джоэль Лейк действительно был в ту ночь в вашей квартире. Но ваша мать была в ванной. Он слышал, как лилась вода. Она его не видела, и он ее не видел. Ваша мать говорила по телефону с сестрой после того, как, по показаниям свидетелей, Джоэль покинул здание.
— Моя тетя никогда точно не знает, который час.
— Присяжные решили иначе.
— Эта Грэм обвела их вокруг пальца. Я ненавижу ее, но я за ней не следил и ее не фотографировал.
— Вы пытались проникнуть к ней в дом. С ножом в руках.
— Я просто хотел ее напугать. Хотел заставить ее понять, что испытывала моя мама, когда подняла голову и... — Он разрыдался. — Я очень тоскую по маме.
Дэвис потрепал своего клиента по плечу и встал.
— Вы удовлетворены, Марти? — спросил он Бровски и дал санитару знак увести Келера в палату.
В пятницу Ник Тодд пригласил своего отца, Уолтера, на обед в «Фор сизонз». В ресторане, как всегда, было полно знакомых: главы кинокомпаний, знаменитые писатели, крупные бизнесмены. У нескольких столиков они остановились поздороваться. Когда отец представлял Ника одному отставному судье, Ника передернуло при словах «мой сын и партнер».
Когда они наконец уселись и заказали выпить, Уолтер перешел к делу:
— Ну, Ник, что стряслось?
Нику было больно смотреть, как посерел отец, когда услышал о его планах. Но Уолтер взял себя в руки и сказал:
— Вот, значит, как. Серьезное решение, Ник. Даже если ты получишь место в администрации федерального прокурора, тебе не станут платить столько, сколько ты получаешь сейчас.
— Знаю и уверяю тебя, я не такой уж альтруист. О деньгах я еще пожалею. — Он отломил кусок булки и раскрошил его.
— Ты понимаешь, что все равно не победишь всех подонков и негодяев? И зачастую тебе придется быть обвинителем тех, кого бы ты предпочел защищать.
