– Сильно не высовывайся, – одернул его Каманин и поднес к глазам бинокль. Немецкие укрепления, даже при наличии хорошей маскировки, хорошо угадывались на противоположном берегу.
Они встретились глазами.
– Что случилось? – Каманин почувствовал что-то недоброе во взгляде Егора, устремленном в сторону хорошо просматриваемой реки.
– Можно, товарищ младший сержант? – Егор протянул руку к биноклю.
Опытному разведчику, прошедшему немало фронтовых испытаний, не раз лечившему раны в госпиталях, стало тут же ясно, что могло смутить парня, едва вернувшегося в родные места и нашедшего здесь сильные изменения.
Егор направил бинокль на русло реки, вытянув шею и замерев от увиденного.
Весь извилистый берег, на сколько хватало глаз, с обеих сторон был изрыт воронками от мин и снарядов. Казалось, там не осталось ни одного целого дерева. Все было сломано и свалено, из изуродованных стволов с торчащими повсюду кривыми ветками образовались огромные заторы.
Но самым ужасным, от чего Егора буквально затрясло, было скопление огромного количества незахороненных, разлагавшихся в воде и на берегу трупов людей. Лежащие беспорядочно, в самых нелепых позах, в которых они встретили смерть, облаченные в грязное от крови и следов гниения военное обмундирование, с вывернутыми внутренностями, тщательно обрабатываемыми несметными стаями ворон, которые черными тучами кружили над рекой, мертвецы представляли собой жуткое зрелище.
У Егора перехватило дыхание. Он с силой вцепился в бинокль. Его трясло. Кровь отхлынула от лица, придав ему жуткий бело-серый цвет. Ноги стали подкашиваться.
– Щукин, – позвал его Каманин, видя, что боец не в себе.
Но Егор не слышал его. Он повернулся в сторону поля, видневшегося на противоположном берегу реки. Бинокль ощупывал крутизну склона, возвышавшуюся над водой. Небольшой овраг тянулся от редкого леса в сторону берега и спускался прямо к реке. Его края, те, что ближе воде, были изрыты воронками.
Егор внимательно вглядывался в склоны оврага, заполненные лежащими в них телами убитых еще зимой моряков. Ошибиться в принадлежности погибших к флоту было невозможно. Оптика бинокля позволила четко рассмотреть полоски тельняшек. А возле самого берега, чуть присыпанная землей, лежала черная бескозырка, принесенная водой во время половодья.
– Ну, хватит! Отдохни, парень. – Каманин с силой выхватил из рук Егора бинокль. Потом надавил ему на плечи, заставив сесть на дно окопа.
Боец послушно опустился вниз. Он растерянно склонил голову и молчал, ничего не видя перед собой. В глазах стояли мертвые моряки, сгрудившиеся друг к другу в паре воронок и на склоне низенького оврага.
Егор стал вспоминать громкий крик одного из раненых Василиев в госпитальной палате. Моряк из лыжного батальона принимал участие в штурме вражеских укреплений. Преодолев скованную льдом Зушу, морские пехотинцы в полный рост, не имея возможности укрыться, шли на пулеметы. Уцелевшие в смертельной атаке отходили к реке, но и там их настигала смерть от перекрестного огня. Выжившие раненые находили последнее пристанище на непростреливаемом склоне крутого берега, где их забрасывали минами. И те, последние, кому чудом удалось оставаться живыми, жались друг к друг, ища спасения от осколков и лютого холода. Одни истекали кровью, другие замерзали на двадцатиградусном морозе, так и не дождавшись помощи или спасительной темноты, чтобы самостоятельно выбраться к своим. Перед смертью, предвидя свою погибель, они хором пели «Варяг». Слова песни еще долго доносились до немецких пулеметчиков, прильнувших к прицелам и ловивших еле заметное движение мужественно умирающих моряков.
«Цусиму нам устроили!» – звенели в ушах Егора слова раненого Василия.
«Полундра!» – орал во все горло лежащий в дверном проеме госпитальной палаты другой моряк, с забинтованными ногами.
– Красноармеец Щукин! – резко произнес Каманин.
– Я! – привычно бодро отозвался Егор.
Младший сержант смотрел сверху вниз на сидящего на дне окопа молодого солдата. Он пытался придумать, как отвлечь его и вывести из того состояния, в которое его ввергло увиденное на берегу родной реки.
– Тебя где ранило? – задал он вопрос, навязывая парню разговор.
– Вы уже спрашивали меня, товарищ младший сержант, – тихим голосом ответил ему Егор, – возле Шашкино.
– Через реку наступали? – Каманин сел рядом.
– Нет, по полю, – не меняя спокойного тона, ответил молодой солдат.
– Давно? – Младший сержант перешел на шепот, поддавшись подавленному настроению Егора.
– Больше двух месяцев прошло. В феврале дело было.
Каманин задумался. Потом наконец нашел способ подобрать тему для отвлекающей беседы.
– Егор, а тебе сколько сейчас?
Повернувшись и посмотрев на своего командира, солдат ответил:
– В мае девятнадцать будет.
Довольный собой из-за удачной перемены темы, младший сержант продолжил, не давая ему вернуться к мрачным мыслям:
– Так тебе перед войной уже восемнадцать было?
– Да, – спокойно ответил Егор, не понимая, к чему клонит Каманин.
– А чего же ты не в армии был? У нас ведь уже несколько лет, как всеобщая воинская обязанность введена, – не унимался разведчик.
– Так ведь я в техникуме учился! – Егор прочитал интерес в глазах младшего сержанта. – Как война началась, я домой вернулся. Хотел из родительского дома на фронт уходить. Только я не учел тогда, что документы мои остались в военкомате, где техникум находится. Я же там на учете был.
Егор от досады потер лоб ладонью, предварительно сдвинув на затылок пилотку. Ему стало неловко от сложившейся с ним около года назад ситуации.
– И когда же ты на фронт ушел? – Каманин достал из кармана штанов кисет и стал сворачивать самокрутку.
– Да я все ждал призыва. Только потом понял, что местный Чернский военкомат обо мне ничего не знает. А там немцы нас оккупировали на целых два месяца. – Егор вспомнил, как оказался в колонне пленных красноармейцев, как сбежал потом и прятался в родительском доме. – Призвали, только когда нас освободили. Ну, освободили-то нас в конце декабря, а призвали меня только в январе.
– А чего не сразу? Проверяли, что ли? – Каманин раскуривал самокрутку, выпуская клубы густого табачного дыма.
– Не знаю, – растерянно ответил Егор, – не проверяли вроде. Сначала даже пару дней на оборонительных работах был, траншеи копал.
Они замолчали. Разведчик затягивался крепким табаком и изредка косо смотрел на Егора. Тот уткнулся затылком в земляную стенку окопа и снова стал погружаться в мысли о доме и родителях.
– Братья, сестры есть? – Каманин заговорил снова.
– Нас пятеро, – ответил ему Егор, – три брата, две сестры.
– Отец с братьями, поди, воюют? – не унимался младший сержант.
