«Я без тебя не могу жить!»
«Пожалуйста, хоть слово, я прошу тебя, мне хочется умереть!»
«Я нахожусь в твоем доме, и здесь все пахнет тобой».
«Я отсюда никуда не уйду».
«Я отказываюсь верить в то, что мы расстались».
«Пусть твои дети видят, как я страдаю, какая у них жестокая мать».
«Если ты мне не перезвонишь, я повешусь!»
Потом, минут через двадцать, пришло еще одно сообщение.
«Я решил тебе отомстить. Я повешусь в твоем собственном доме. Чтобы у тебя всегда была память обо мне!»
«Я не шучу. Это увидят твои дети».
Я судорожно думала, что мне делать. Мне этот вариант абсолютно не нравился. Мои дети в доме с каким-то сумасшедшим, абсолютно неузнаваемым существом.
Я решительно набрала 911. Офицеру экстренной службы я сообщила, что нахожусь в больнице, а у меня в доме находится мой бывший парень, который грозит покончить самоубийством. Я также не преминула добавить, что у него очень часто бывают вспышки гнева и какого-то сумасшествия. Там находятся мои дети. Я прошу помощи.
Офицер 911 слушала меня с легким недоумением. Как обычно, по протоколу, начала задавать мне кучу вопросов. В это же время продолжали приходить сообщения от Пола, что он уже стоит на стульчике с петлей на шее. Меня начал раздражать длительный диалог с офицером. По их протоколу, сотрудник не имеет права разъединить звонок, пока на место не прибыла машина полиции или другой службы. Чтобы избежать этого бессмысленного разговора, я попросила ее подождать пять секунд и набрала номер Пола. Объединив звонки, я начала разговаривать с Полом, зная, что меня слушает женщина-офицер. Пол кричал так, что она не могла вставить ни слова и наконец поняла, что лучше просто слушать и записывать.
«Ты не могла меня бросить! Меня никогда никто в жизни не бросал! Тем более инвалидка! Ты разрушила меня как мужчину! Мне жить больше не имеет смысла. Если ты немедленно не скажешь мне, что ты меня любишь, я затягиваю петлю. Я уйду из этой жизни гордым мужчиной в твоем доме. В доме моей любимой женщины, где я был так счастлив!»
Он нес такой бред, что и у меня, и у сотрудницы не было слов. Пол визгливым голосом дикой обезьяны продолжал кричать. «А может быть, ты хочешь, чтобы я вены порезал? Я же не буду их резать в ванной. Я здесь залью тебе все твои дорогие ковры! Твоим детям после этого зрелища будет пиздец! Пускай они знают, какая у них сука мать! Ты потратишь все свои деньги на их лечение в психушке!»
Мы слышали в трубке крики моих детей, которые пытались его успокоить. «Пол, не делай этого!» ― говорил мой старший сын. Младший сын в это время писал мне сообщения: «Мама, он сошел с ума! Мне страшно. Что нам делать?»
И тут Пол поменял тактику. «Ты конченая тварь! Почему молчишь, что, обосралась? Знаешь что, сука, не буду я уходить из жизни! Я слишком для тебя хорош! Теперь ты будешь жить как сраный овощ в инвалидном кресле. А Я найду другую, моложе и красивее тебя, которая сможет наконец-то родить мне дочку. Ты сука и наркоманка! Только под наркотой проявилось твое настоящее лицо! Ты не выдержала моего испытания».
– Какой наркотой? О чем ты говоришь? Я никогда в жизни не пробовала наркотики! ― не удержавшись, крикнула я в трубку.
– Да? А как же все эти дринки на яхте и в Дании? Ты, дура, поверила? Ты что, думаешь, у тебя галлюцинации от водки? ― он начал истерично хохотать в трубку. ― Я трахал Викторию в той ванной почти час!»
Я отключила звонок и осталась на проводе с 911.
– Вы все услышали? У вас все записано?
– Да, мисс Джордж, полицейская машина уже выехала. Я сообщу вам, как только они приедут. Оставайтесь со мной на связи, не вешайте трубку.
– Что произойдет дальше? ― спрашиваю я взволнованным голосом.
Она мне отвечает, что расшифровка записи уже послана патрулю, он будет арестован за угрозу психологического насилия над несовершеннолетними, а также, если хотите, за ущерб, нанесенный вашему дому. Потом она меня спрашивает:
– Поясните по поводу наркотиков. Если хотите ― мне или объясните в участке.
– Я не имею о наркотиках никакого вообще представления.
– Принуждение к приему наркотиков и вовлечение в наркоманию это еще одна уголовная статья. Class 2 Felony. Уголовное преступление второго класса, наказуемое тюремным заключением на срок не менее трех лет и не более семи лет, а также штрафами до 25 000 долларов. У вас есть полное право заявить на него в полицию. Доказательства у нас есть.
Она сообщила мне, что патруль прибыл к моему дому, пожелала мне удачи и разъединилась. Эта женщина за пятнадцать минут узнала и записала всю мою историю.
Испуганные дети отчитались мне, что Пола забрали в наручниках. Если ему нужно будет забрать какие-то вещи, он может приехать только в присутствии полиции.
Та же самая песня. Только в этот раз мне абсолютно не хотелось никаких прощальных взглядов.
Я заблокировала его без жалости и сожаления.
Я наконец-то выбрала себя.
С помощью моего психолога Кифа медленными темпами я отпустила эту потерянную беременность, о которой Полу даже сообщать не считала нужным. Как кричит Вета у меня в голове: «Пошел он на… Если бы у тебя был с ним ребенок, ты бы с ним страдала еще восемнадцать лет. И что ты думаешь, этот рабочий класс платил бы тебе алименты? Как и его бывшая жена, ты бы судилась с этим мелочным дерьмом за каждую копейку!» Даже спокойная и эмпатичная взрослая Лиза соглашалась с Ветой: «Да, какому ребенку нужна мать-инвалид? Хорошо, что все так вышло».
Киф и китайский доктор подсадили меня на какие-то таблетки. Или я действительно успокоилась, или таблетки успокоили меня. Я полностью заблокировала Пола после последнего сообщения и до конца августа с помощью таблеток, вина, сигарет и Джеймса чувствовала себя более-менее спокойно.
В то время у меня началась в голове другая война. Точно также, как я донесла до моего доктора свое недовольство, к концу августа это недовольство вышло за пределы палаты. Часто наблюдая, как персонал больницы относится к лежачим инвалидам ― игнорирует их сигналы, иногда даже крики о помощи из палат, отпускает унизительные шутки ― Вета взбунтовалась против такого положения дел.
В начале августа, когда у меня давно уже была другая соседка по палате, молодая женщина с красивым именем Амелия, ей неожиданно сообщили, что ее выписывают. «Как вы можете меня выписать? ― плакала она, ― я вот уже почти-почти могу встать». Ее повреждения были гораздо менее серьезные, чем мои, плюс черепно-мозговая травма. Ей сбрили волосы во время операции, но она все равно была очень красивая. И, казалось, что еще один день или неделя интенсивной терапии ей могут очень здорово помочь. Это было очевидно всем, включая самих терапевтов. В ответ на свои слезы она получила короткий и холодный ответ: «Ваша страховая компания отказалась оплачивать». Они ожидали большего прогресса за эти три недели, а когда прогресса нет, а это называется flat out, то есть человеку терапия не помогает, его выписывают.
