– Я перепутала, Машенька, – пожала плечами бабушка. – Он ждал тебя здесь именно столько.
– Ждал… Это я ждала. И страдала, и тосковала по нему тридцать лет и три года! Почему вы меня бросили?!
– Вот и славно, вот и дождались, – Евдокия засмеялась и исчезла.
А потом пришел Карл.
– Пойдем, Марийка. Пора, – он протянул руку, такую родную и надежную. И она с готовностью вложила в нее свою.
Ольга рыдала в подъезде, сидя на лестнице.
– Меня никто и никогда больше не будет так любить!
– Будет, Львовна, обязательно будет. И ты будешь. Когда-нибудь ты станешь для своих внуков такой же бабушкой, какой была Мария Васильевна. Пойдем, моя хорошая, простудишься, – в Ксюхе, хоть и была она на 10 лет моложе подруги, мудрости было на целую армию ветеранов войны и труда. И Ольга послушно пошла за ней.
– Ааааа! Нет, я не могу больше! Сделайте мне кесарево!
– Ага, вспомнила! Раньше надо было думать – предлагали ведь тебе, натуралка хренова, с твоим-то анамнезом! Тужься! Еще тужься! Тужься, кому сказано, а то щипцы будем накладывать!
– Накладывайте свои щипцы, я не могуууу большеее!
– Дура! По башке бы тебя этими щипцами! – благодушно отозвался анестезиолог.
Страдалица всхлипнула, и пытка продолжилась.
– Ну воооот, молодец, девочку родила!
Она различила еле слышное кряхтение, потом раздался легкий шлепок, и родзал огласился писком новорожденной.
– Вот, мамочка, посмотри! – ей поднесли ребенка.
Ольга повернула к дочери измученное лицо, увидела черные спутавшиеся волосы, серьезные голубые глазенки и, с трудом разлепив потрескавшиеся губы, улыбнулась:
– Привет, Машка! Я так ждала тебя!
* * *
И когда уже были готовы все документы и собраны сумки, и получена виза в микроскопическую, едва видимую на карте страну, тем не менее гордо именующую себя Государством с большой буквы, Государством Израиль, подруги спросили:
– Ну вот куда вас несет? Ни языка, ни работы по специальности, ни родных… Да и не знаешь ты ничего, кроме того, что там стреляют. Кудааа?!
– На край света, девочки, – улыбнулась Ольга. – В нашей семье так принято.
март, 2018
В одну реку
В одну реку дважды не войдешь.
Народная мудрость
Войдешь, войдешь! И трижды тоже, было бы желание!
Жизненный опыт
Глава первая. О благотворном влиянии кумиров и пользе, которую можно извлечь даже из эсэс
Чаша, испитая подавляющим большинством прекрасной половины СССР, не минула и ее: первой большой любовью Иры стал Штирлиц. Самой настоящей, с первого взгляда. Стоило блистательному штандартенфюреру появиться на экране, как двенадцатилетняя девочка забывала обо всем. Это было счастьем: целый день с нетерпением ждать встречи с возлюбленным, а вечерами наслаждаться, вновь и вновь восхищаясь этой породистой красотой, этой истинно арийской сдержанностью, мудростью, умом и аристократизмом своего героя. Но все хорошее кончается, близился к завершению и культовый сериал. Надо же было ей набедокурить накануне! Наказание последовало более чем суровое – вечер без телевизора. И это тот самый, последний вечер! Ира примостилась в коридоре, смотрела оттуда и тихонько всхлипывала, размазывая по щекам слезы и прощаясь с любимым.
Ночь была беспокойной, она плакала во сне и просыпалась, осознавая всю безысходность и драматизм ситуации. А утром, едва пробудившись, написала письмо, в котором на четырех страницах в изысканнейших выражениях признавалась кумиру в вечной любви. Конверт был подписан предельно лаконично: «Москва. Штирлицу». Прочесть сей шедевр эпистолярного жанра, увы, легендарному разведчику было не суждено: домашний Шестой отдел не дремал.
– Иринушка, – увещевала добрая и мудрая мама, – ты только подумай, сколько писем человек получает со всех уголков страны! А он ведь так занят, когда их читать? Любовь – это прежде всего забота о благе любимого. Пожалей ты его, не отправляй!
Ира всплакнула, но к маме прислушалась.
Чувства, однако, продолжали бурлить и нуждались в достойной реализации.
Белая рубашка в сочетании с папиным черным галстуком и маминым черным же жакетом изменили ее до неузнаваемости. Зализанные назад волосы, обильно сбрызнутые лаком «Прелесть», эффектно завершили образ. Ира критично оглядела себя в зеркале – чего-то не хватало. Взяла булавку, заколола жакет сзади: вот так, по фигуре. Теперь – блеск!
– Мне нужна фотография 3×4, для удостоверения личности, – по-арийски сдержанно и слегка гнусаво произнесла она, стараясь придать максимальную непроницаемость лицу и голосу.
Работники фотоателье еще долго хрюкали от смеха, вспоминая важную пигалицу, но дело было сделано: через пару дней удостоверение на имя штандартенфюрера СС Кэтрин Кин было оформлено надлежащим образом. Ячейка толерантных единомышленников образовалась мгновенно. В целях конспиративного общения руководителем группы был разработан особый шифр. Каждый в обстановке строжайшей секретности получил соответствующий документ с фотографией (в обязательном черном пиджаке и том самом папином галстуке – одном на всех). На переменах члены группы, прежде чем заговорить друг с другом, были обязаны его предъявить. Одноклассники умирали от зависти и писали заявления с просьбой оказать им высокое доверие и принять в новомодную партию.
Некоторое время спустя тайное общество плавно преобразовалось в тимуровскую команду, и местным одиноким старушкам житья не стало от назойливых трудолюбивых эсэсовцев. Самые находчивые раньше других приноровились сразу же усаживать непрошеных помощничков пить чай с пирожками и вареньем, дабы предотвратить стихийное бедствие в виде генеральной уборки. А после ухода гостей аккуратно смывали начертанные мелом на дверях звезды.
Ирке вообще частенько казалось, что она живет не в свое время. И весь богатейший фонд городской библиотеки, освоенный ею уже в детстве, активно тому способствовал.
Она родилась в одном из тех чудных российских городков, которые с такой любовью и болью показывает в своих фильмах Астрахан, о которых столь проникновенно спела Анжелика Варум – «где без спроса ходят в гости, где нет зависти и злости…». Только вот ценить все это начинаешь с годами, а тогда, в детстве и юности… Так остро было сожаление о том, что канула в Лету эпоха трепетных дам в кринолинах и рыцарей без страха и упрека, что безвозвратно ушло время тургеневских барышень и бескомпромиссных нигилистов, и так невыносимо хотелось ощутить запретно-терпкий вкус декаданса! А взять те же революционные годы: ведь она, Ира, так похожа на осеевскую Динку, любимую героиню! Они бы стали лучшими подругами, вместе помогали бы Леньке… Да что же это за время, что за место такое, где ничего, ну ровным счетом ничего не происходит!
