А через три месяца их нашел Карл. Пресловутый указ всесоюзного старосты коснулся и воюющих немцев. Их отозвали в сентябре сорок первого, сорвали ремни и петлицы и великодушно отправили по домам, в которых уже никого не было.
После первых неописуемых восторгов встречи, после того, как она наконец-то поверила и осознала, что это правда, он здесь, живой и невредимый, Мария разрыдалась:
– Господи, куда нас сослали?!
– На край света, Чижик, ты же хотела, – грустно улыбнулся муж.
Даже радость воссоединения с семьей не избавляла от ощущения подавленности. Ирочка – их восемнадцатилетняя племянница, дочь Веры, хрупкая девочка, обладательница великолепного сопрано (ах, какую карьеру оперной певицы ей прочили!) – с первых дней на фронте, санинструктором, а он, мужчина, защитник – здесь… Разве так должно быть?!
Вечером на огонек заглянула Бота, принесла кумыс и невиданную роскошь – шелпек (казахскую лепешку). Стрельнула глазами, привычно поцокала языком, шепнув уже у двери:
– Красивый жигит!
Карла забрали в трудармию (вы ведь хотели выполнить священный долг перед родиной? выполняйте!), в Джезды, и семья тоже перебралась туда.
Ему сказочно повезло: работать довелось на строительстве железной дороги, а не на добыче марганца, выбивая его кирками из-под снега.
На Марию же свалилось и вовсе нежданное счастье – пришла устраивать дочь в детский сад, а ей ультиматум выдвинули: у нас воспитателей не хватает, пойдете – примем вашу девочку, еще и в свою группу возьмете. И она согласилась. Отсутствие педагогического опыта поначалу пугало, но получалось замечательно, и работа приносила радость. Какие веселые утренники она устраивала! А какие костюмы они с Карлом сами мастерили для детей! Он разрабатывал эскизы и рисовал маски, она шила и клеила по ночам. В праздники так называемый зал был забит до отказа, и где-то далеко-далеко, в другой жизни, оставались и долгая, изнурительная война, и тяготы ссылки, и покалеченные судьбы.
После Победы, воистину великой, они, сломанные, обессиленные, пребывали в той же эйфории, что и весь народ их необъятной родины. А потом начали ждать. Терпеливо ждать нового указа – того, что оправдает их, восстановит в правах и вернет домой. Родное правительство, однако, не торопилось его издавать, и по-прежнему неблагонадежные потенциальные диверсанты и шпионы состояли на унизительном спецучете, и попрежнему ежемесячно отмечались.
Тем не менее жизнь налаживалась. Лора подросла, и занимали они уже не землянку, а двухкомнатную квартиру во вполне себе приличном домике с небольшим садом и огородом.
В 1948 году Президиум Верховного Совета все же опомнился и определил места жительства переселенцев как постоянные, то есть о возвращении немцев, финнов, латышей, чеченцев, корейцев, поляков и калмыков в места прежнего проживания не могло быть и речи. Но в Джезказган перебраться удалось.
Тогда это уже был достаточно развитый рабочий поселок, и Карлу предложили преподавать математику, рисование и географию в местной школе. Он обрадовался и полностью отдался новому делу, творческому и интересному, сумев стать не только учителем, но и лучшим другом и советчиком ребят. Готовил с ними вечера, ставил спектакли, выпускал стенгазету. Ученики ходили за ним табуном, прибегали домой с вопросами, радостями и горестями, а иной раз и просто на чай. И всегда им были рады. Мария потчевала гостей своими потрясающими пирожками, знала всех по именам, была в курсе их дел. Сама она устроилась заведующей профилакторием и тоже, несмотря на ностальгию по профессии, работала на радость руководству и отдыхающим.
Обжились здесь довольно быстро, тоже завели подсобное хозяйство, сделали ремонт и впервые за много лет почувствовали, что у них есть дом. А главное – появились новые знакомые и друзья, те, с кем было по-настоящему приятно и интересно общаться.
Интеллигентнейшая Зинаида Петровна Кассиль, жена брата писателя, того самого Оськи из «Кондуита и Швамбрании», поражала Марию мягкостью, добротой, а главное – силой духа.
Иосиф Абрамович был осужден как враг народа: его «первый блин» в прозе «Крутая ступень» признали квинтэссенцией антисоветчины, а автора приговорили к расстрелу. Зиночке, студентке последнего курса института, в лучших традициях того времени предложили отречься от супруга – троцкиста и шпиона. Она отказалась, заявив что «ее муж – честнейший коммунист, и в клевету на него она не поверит никогда», и отправилась защищать диплом в Мордовию, а затем в Казахстан, в лагеря, на целых восемь лет, после чего была выпущена на спецпоселение. Возможно, помогло заступничество орденоносного брата (Лев Кассиль писал прокурорам Вышинскому и Панкратьеву, обивал пороги влиятельнейших партийцев), но после освобождения добились почти справедливости: Зинаиде великодушно выдали то, что осталось от некогда энергичного, веселого, жизнерадостного, такого светлого человека – обездвиженное растение. Выдали и по-доброму посоветовали: не высовывайтесь! По всем документам он проходит как расстрелянный. А она и тому была рада – парализованный, совершенно седой, но ведь живой! И он с ней, ее обожаемый Ося, самый лучший, самый необыкновенный.
Она не замкнулась, не согнулась, напротив – стала для него сиделкой и сестрой милосердия. Мыла, кормила с ложечки, рассказывала о происходящем вокруг, читала вслух. И даже возобновила старую традицию – еженедельно собирала друзей. По пятницам у Кассилей было шумно и весело. Иосиф сидел во главе стола – чистенький, розовенький, как младенец, и переводил глаза с застывшей в них грустной и растерянной улыбкой с одного на другого.
И глядя на эту семью, на саму Зинаиду Петровну, Мария с Карлом задавались только одним вопросом: сколько же может вынести человек, особенно если это хрупкая женщина? И думали о том, что уж им-то, избежавшим пыток и лагерей, выжившим, здоровым, грех роптать на судьбу!
Новый год обычно отмечали у Зильберовичей. Бывший профессор химии Казанского университета Илья Соломонович и его верная Берта Давидовна попали сюда за вполне невинное посвящение декану в день рождения последнего:
Ум, честь и совесть факультета,
Слуга науки, бог студентов!
Во-первых, криминал был усмотрен в самом определении декана как ума, чести и совести. Благодаря классику советской поэзии данные эпитеты могли относиться к коммунистической партии, и только к ней, следовательно, товарищ профессор партию эту самую злостно дискриминировал. Во-вторых, в тексте присутствует слово «бог», причем соседствует со словом «студент». И какая связь может быть между советским студентом и гнусными теологическими измышлениями автора, а? Так что, гражданин Зильберович, свою 58-ю вы честно заработали!
Но профессорская семья состояла сплошь из таких задорных оптимистов-организаторов, что полпоселка начинало ждать встречи Нового года уже 1 января. Меню, конечно же, являлось результатом общих усилий – каждый вносил свою лепту. Собирались дети и внуки, соседи и друзья-приятели. Обязательным требованием был карнавальный костюм. В ход шло все: самодельные маски, гардины и простыни, боевой раскрас. Созданный образ было необходимо представить – в прозе ли, в стихах, сценкой – роли не играло. Но когда на пороге появлялся убеленный сединами ученый муж в маске зайчика с супругой – лисичкой, успех был ошеломляющим. В забавных викторинах, конкурсах, концертах участвовали все, включая трехлетнего правнука хозяев. Мария, и сама обладавшая недюжинными организаторскими способностями и фантазией, здесь пасовала, только аплодируя и вытирая слезы, выступившие от безудержного смеха:
