— Дудеть — в тот конец.
— Да я знаю, — Яно трясёт вихрами. — Только, похоже, только это и знаю. Не могу я больше на нём играть.
И вот теперь — снова осторожные ухаживания, первые ласки, прикосновения нежным шёлком к округлым поверхностям. Чтобы не мешать, Ислам и Наташа выходят наружу, и в коридоре Хасанов чувствует её твёрдые пальцы на своём локте.
— Ты что это? Серьёзно?
— Конечно.
Минуту она пытливо его разглядывает, ищет фальшь в глазах.
— Ты же прекрасно понимаешь, что это не твоя комната. Как минимум — коменданта общежития. Даже не его, а в конечном счёте — государства.
Спускаются по лестнице, Хасанов кивает знакомым, кому-то одалживает сигарету. Погода прекрасная, запущенный давным-давно газон перед корпусом университета щеголяет всходами свежей травки. Середина весны.
— Да какая разница, — говорит Ислам. — Всё здесь кому-то принадлежит. Мусорка — вон той бродячей собаке, ты — папе с мамой, и все мы, вместе с шавкой, — Аллаху.
— Ну, главное, ты подарил немного счастья ребёнку, — признаёт Наташа. — Молодец. Но потом, когда придётся свести всё это к шутке, ему может стать ещё хуже.
— Я не хочу никуда это сводить, — Хасанов трясёт головой. — Мне нравится всё, как есть.
— Это же несерьёзно.
В голосе Натальи обвиняющие нотки. Ислам пытается убежать от её взгляда, прячет руки в карманы, жалея, что не может спрятаться туда сам, целиком. Пахнет горелой проводкой, и ему кажется, что что-то вдруг замкнуло в его подруге.
— Пусть будет несерьёзно. Мы все такие серьёзные, планируем что-то, пытаемся заглянуть на несколько дней вперёд… Эти планы всё портят. Ты распланировал, а на следующий день всё идёт наперекосяк.
Наташа говорит с претензией:
— Так обычно и бывает. Жизнь такая.
— Жизнь такая? — Ислам собирает в карманах крохи отваги, встречает её взгляд надменной улыбкой. — Что за банальность.
— Банальность?
— Представь, если бы время текло неравномерно, — Ислам заводится, словно мотоцикл, прёт с возом спасительных слов вперёд, не давая ей вставить и слова. — То ползёт, вон, как машины в пробке, то вдруг стреляет. Бам! (Наташа вздрагивает). Все планы псу под хвост. Запланировал ты назавтра сходить к стоматологу — бац! (вздрагивает ещё раз и едва не роняет с плеча сумку) — попил чайку с лимоном, уже послезавтра. Никаких тебе расписаний, никакой стабильности, всё — когда взбрело в голову и когда получилось. Каково, а?
— И откуда в тебе столько бредовых фантазий?
Хасанов молчит, Наташа тоже. Обнимает себя за плечи, лицо задумчивое, растерянное. Неохотно признаёт:
— Было бы занятно, конечно. Местами даже неплохо. Все бы жили моментом, а не… не той жопой, которой живут сейчас.
Ислам вращает на пальце брелок с ключами.
— Значит, время нужно отменять. Займусь этим, как только покурю.
— Как так?
Вскидывает на него глаза.
— Очень просто, — хитро щурится Ислам. — Запрещу в нашем с Яно государстве. Нет, я, конечно, поговорю с ним сначала, но, думаю, он не будет против.
— Ты шулер.
Она хочет в чём-то обвинить Ислама, и повод — вот он, перед глазами, значительнее, чем совпадающие отпечатки пальцев на орудие убийства, и в доме молчаливого садовника, живущего неподалёку в детективах Агаты Кристи. Но что-то всё равно не сходится.
— Как ты на всё это решился, я не могу понять. Объясни мне. Пожалуйста.
— Ты же сама ходишь налево.
— Что?!
— Тебя нельзя назвать законопослушной гражданкой. Чёрт, да мы все здесь вместе взятые законопослушнее, чем ты. Не устраиваем флешмобов в чебурашковых шубах, не расписываем под хохлому чужие машины… Не знаем и не можем объяснить на пальцах, что же не так в нашей прекрасной стране. Разве что посетовать, что такой-то опять поднял тарифы на трояк в зачётке напротив своего предмета. И ты говоришь мне, что я шулер, только из-за каких-то махинаций со временем?
— Я… Да иди ты. Я с ним серьёзно, а он…
Ислам берёт её за плечи и разворачивает к себе. Плечи под майкой твёрдые, маленькие, она вся как натянутый лук. Подрагивают, словно дрожит тетива, ресницы, тонкие руки всё время в напряжении. Взгляд прямой и колкий. Колкий он всегда, но Наталья может менять по своему усмотрению тон этого взгляда. Вот он готов проделать в тебе дыру размером в шестнадцатый калибр, а вот укутывает тебя и согревает, как махровое одеяло.
Сейчас это первый вариант взгляда, слегка растерянный, но оттого не менее твёрдый.
— Я стараюсь, — говорит Ислам со всей доступной теплотой. — Делаю всё, что могу, даже если делать это невероятно страшно. И от твоей поддержки зависит, выдержу я или нет.
Тычок под рёбра, и Хасанов разжимает пальцы.
— Я пойду.
Ислам приглашает её заглядывать в гости, может быть, уже начать оформлять визу, и она холодно отвечает, что непременно. Сливается с текущей ко входу в университет толпой, и Ислам ещё некоторое время пытается поймать там, на лестнице, синюю майку и шапку чёрных волос. Он не сильно расстроен: всё-таки какой-то победы сегодня добился.
Откровенно говоря, он сам до конца не понимает, как всё так сложилось. Можно было в любой момент отправиться к Мише, остаться ночевать на работе, когда становилось совсем невмоготу, будто находишься в одной комнате со смертельно больным человеком. Предоставить его самому себе, как сделал бы любой другой на его месте. Теперь же убегать нельзя. Он построил для Яно дом и сам встал одной из стен, задницей наружу, к миру, и лицом вовнутрь, в этот новый маленький мирок. И уходить не имеет права, иначе крыша провалится, погребёт под собой и Яно, и весь тот прекрасный, чтоб его, новый мир.
По-хорошему нужно сводить его к хорошему психологу. Деньги есть, и Ислам утешает себя мыслью, что со временем он так и поступит. Да. Позже он непременно сводит Яно к врачу, а ещё выбьет из него телефоны оставшейся в Эстонии родни. Навряд ли они говорят по-русски, но это будет уже кое-что.
Наташа возвращается на следующий день. Яно уже собрался выключить себя из розетки, когда телефон Ислама вспыхивает знакомым номером.
— Меня выгнали из дома, — говорит она вместо приветствия. — Есть идеи?
— Давно пора, — Хасанов кладёт на колени книгу. Он только готовится переключить мозги с политологии, а колкость уже срывается с языка: — Очень многих знаменитостей выгоняли из дома. В основном скандально известных. Может, и ты кем станешь.
— Это не смешно.
Твёрдая, как орех. Может быть, и вправду выгнали?
— Даже не знаю. Ну, приходи к нам. Только я сейчас не очень-то люблю людей. Предпочитаю им подушки. И сделай что-нибудь со своей привычкой приходить в антисоциальное время.
