Глава 22. Мирослава и Константин
В участке было невыносимо холодно. Как в и в морге. Так холодно, что мне казалось, у меня пар изо рта вырывается. И в голове шум. Непрекращающийся вой какой-то персональной сирены. И тревога от него зверская.
— Мирослава Лазоревна, у вашего отца и брата были серьезные конфликты?
Я смотрела на черный кофе в прозрачном стакане следователя. На то, как крошки оседают на дно. Закручиваются в вихре и медленно падают. Красиво и хаотично. Как пепел. Отец любил именно черный кофе. Густой и вязкий. Горький.
Любил, когда я заносила ему в кабинет дымящуюся чашку и тихонько ставила на стол.
— Они не особо ладили. Вроде.
Голова кружится, как будто я на карусели, и слабость дикая, колени подгибаются. Кажется, что я кружусь, как эти черные точки в его чашке. И падаю. Падаю. Падаю.
— Может быть вам известно, какой именно конфликт мог повлечь за собой такую трагедию?
— Нет, — я подняла взгляд на следователя, сминая пальцами шарфик и чувствуя, как безгранично устала. Словно заболела, и у меня высокая температура. Щеки горят, а мне холодно и спать хочется. Только твердо знаю, что уснуть не смогу. В глазах печет невыносимо.
— Простите, что задерживаю вас, но я обязан задать вам вопросы. Так положено.
Так положено. Звучит как какой-то приговор. Где-то и кем-то положено задавать вопросы кому-то, у кого больше нет семьи. У кого она рассыпалась на мелкие осколки, и теперь они валяются где-то в холодильнике на разных полках и ждут, когда их окончательно закопают в землю. Я даже не знаю, как правильно их похоронить… после всего. Рядом или нет. Надо у мамы спросить, когда она придет в себя. Если придет. Была семья и нет ее… А была ли семья?
— Конечно, задавайте. Я просто хочу домой. Я очень устала. И мне плохо.
— Я понимаю, — сочувствующий взгляд следователя не вызвал никаких эмоций. — это ужасная трагедия. Еще и в вашем положении.
— Положении?
— У вас брали анализы в больнице. Мы запросили результаты. Нам положено все проверять для полной картины. Чтобы… ну чтобы исключить… Вы, конечно, все рассказали: и где были в это время, и… ну вы ж понимаете?
Я смотрела на него, а он расплывается перед глазами в белое пятно.
— Нет. Не понимаю. И что с моими анализами? Какое это имеет отношение к… смерти папы и Димы?
— Никакого. Просто исключали варианты. Такое дело. Сами понимаете. Мы должны были быть уверены, что все произошло именно так, а не иначе. Исключить других подозреваемых. Это стандартная процедура, Мирослава Лазаревна.
— Проверили?
— Конечно.
Он что-то печатал на компьютере, потом снова отпил свой кофе.
— Вы знали о том, что у вашего брата были связи с мужчинами?
Я посмотрела Круглову в глаза и усмехнулась. Усмешка, видимо, получилась мрачная, и тот поморщился. Зеленый еще. Его начальник более цепкий, с бультерьерской хваткой. А этот пока не научился с людьми говорить.
— Знала.
— Думаете, именно это могло спровоцировать такую агрессию со стороны вашего отца?
— Я не знаю. Отец был очень спокойным и уравновешенным человеком. Возможно, они поругались, и, — я судорожно выдохнула, — и Дима что-то сказал. Боже! Я не знаю, почему это произошло. Понимаете?! Я не знаю! Я домой хочу.
Следователь подвинул мне стакан с водой, и я нервно осушила его до дна. Мне нужно было оказаться одной дома. Мне нужно было подумать, осознать. Я хотела говорить вслух и плакать. Я хотела, чтоб меня никто не видел. И я смертельно устала.
— Как вы думаете, может, ваша мама что-то знает?
Я болезненно поморщилась. Маму увезла скорая с нервным срывом. И я пока была не готова говорить с ней об этом. Да и она под сильной дозой успокоительного и снотворного вряд ли поймет меня. Я пробыла с ней там всю ночь и утром поехала в морг, а потом в участок. На каком-то жутком автопилоте.
— Возможно знает, но маме сейчас очень плохо. Я не думаю, что она сможет ответить вам хотя бы на один вопрос. Её врач сказал, что последствия стресса могут быть самыми непредсказуемыми.
— Я понимаю, — опять этот взгляд сочувствующий. То ли настоящий, то ли притворяется. А меня это раздражает.
Да что ты понимаешь? Плевать ты хотел на меня и на мою мать. Ты работу свою делаешь. Тебе дело надо закрыть по всем правилам и тебе всё равно, что я думать не могу, говорить не могу, что мне хочется закрыться в комнате в полной тишине и не слышать тебя! Никого не слышать и не видеть. У меня отец застрелил моего брата. Застрелииил! И сам застрелился. И я не знаю, за что… Я не знаю почему, а ты допрашиваешь меня, тварь бесчувственная. У меня семья разрушена. Я не знаю, из каких осколков себя собирать, понимаешь? Это ты понимаешь? Конечно же, нет.
— Хорошо, Мирослава Лазаревна. Я думаю, что на этом все. Я вызову вас, если у меня возникнут дополнительные вопросы после вскрытия.
— Когда я смогу забрать тела? — голос чужой. Неузнаваемый. Как жутко говорить о своих близких это страшное слово — тело. Не человек уже, никто. Просто тело. С номером. С биркой на ноге. И я пока что не могла этого осознать в полной мере. Да и не хотела. У меня в голове не укладывалось, что мы сейчас говорим о моей семье.
— Дня два-три, и сможете забрать. Примите мои искренние соболезнования.
Я кивнула и подняла взгляд на стену, увешанную портретами убитых. Какими-то пометками, красными кругами на карте. В груди что-то больно дернулось и осело тяжелым осадком. Придавило меня к стулу, заставив рассматривать лица и фамилии… Знакомые фамилии… Очень знакомые.
«Брылёв… Наумов… Забродов… Чистова… Голубев… Шестаков…»
— Вы нашли…, — я сглотнула слюну, и в пересохшем горле запершило, — нашли убийцу?
— Да. Нашли. Он сам явился к нам с повинной. С ним уже работает следствие.
Затуманенным взглядом смотрю на снимки жертв и на портрет Джокера… тот самый, который я привыкла видеть на аватарке.
— И кто это был?
«Водитель скорой Голубев, сказал, что застрял в пробке, когда ехал к месту происшествия. Впрочем, Шестаков, врач, который принял вызов, утверждал, что они бы все равно не успели… множественные колото-резаные раны…»
— Неуравновешенный больной психопат. Повернутый на персонаже. Вот такие нынче маньяки. Джокеры, Декстеры, Хаусы.
Я рассеянно кивнула и поднялась с кресла.
— Все оказывается так просто, да?
— Что? — он склонил голову набок.
— Ну все оказалось просто. Псих, повернутый на персонаже. Сам пришел и сознался. Вам повезло.
«Свидетель защиты Марина Чистова отрицала, что провела ночь с подозреваемым, тем самым опровергая алиби…».
