– Меня… Нет, я… Ты все-таки это сделала. Ты его грохнула, – трясущимися губами выговорила Машка.
– Конечно. – Оля бросила ружье рядом с убитым Виталием, зажмурилась на секунду, перевела дыхание, чтобы унять бешено колотящееся сердце, и так же спокойно продолжила: – Я же сразу тебе сказала, эта падаль сдохнет. Так же, как и все остальные. Теперь валим.
Машка, кажется, так до конца и не поверившая в Олины намерения, теперь выглядела так, будто в любую минуту могла хлопнуться в обморок. Губы у нее побелели, зрачки практически затопили радужку. Оле же казалось, что с первым выстрелом внутри у нее разлилась та же хрустальная морозная пустота, что царила в лесу до прихода охотников. Абсолютное ничто, чистое, гулкое и безмятежное.
Ухватив так и норовящую рухнуть Машку за локоть, она быстро потащила ее через лес туда, где, по ее понятиям, должно было располагаться шоссе. На два выстрела, прозвучавшие с их номера, никто не отреагировал – стреляли вокруг все. И все же рано или поздно тело Виталия должны были обнаружить. И к этому времени две девчонки, которых заядлый охотник привез с собой, чтобы показать, как загоняют кабана, должны были быть уже далеко.
Колотить Олю стало, когда впереди, за мохнатыми еловыми лапами, замаячил серый асфальт. Сначала просто покалывало в пальцах, затем озноб поднялся вверх по плечам, побежал мурашками по спине, заставил зубы выбивать дробь.
– Что теперь будет? Что нам делать? – еще пару раз охнула Машка, проваливаясь по колено в нехоженый снег.
Потом искоса глянула на Олю и замолчала. Помогла той перебраться через возникшее на пути поваленное дерево и буркнула скупо:
– Нормально. Прорвемся как-нибудь.
Перебравшись через снежный откос, девушки спрыгнули на шоссе. И Оля тут же замерла, цепко схватив Машку за руку. В паре метров от них у обочины стоял, подмигивая аварийкой, массивный двухдверный «Гелендваген». А рядом, прислонившись к борту машины, курил человек.
Олю словно ошпарило. Этот мужик явно торчал тут не просто так. Ждал чего-то. Или кого-то. Их…
Как же так? Неужели кто-то уже засек? Выследил их? Вызвал ментов?
Приглядевшись, она сначала поняла, что мужчина был не в форме, в гражданском. А затем, приблизившись на пару шагов, узнала и черты – нос, похожий на прямоугольный треугольник, глубокие складки у рта, серые с проседью волосы. Дядя Слава. Тот тем временем щелкнул пальцами, отбросив окурок в снег, и поманил их рукой.
– Ты его знаешь? – испуганно шепнула Машка.
Оля коротко кивнула и пошла вперед по обочине, увлекая подругу за собой.
– Замерзли, девчонки? – лукаво улыбнулся дядя Слава. – Полезайте в машину, подброшу.
– Откуда вы здесь? – хмурясь, спросила Оля.
Тот усмехнулся и протянул руку к ее лицу. Оля поначалу отпрянула, но дядя Слава, фыркнув: «Не боись», все же провел по ее щеке большим пальцем, а затем продемонстрировал его Оле. Подушечка была выпачкана кровью. Должно быть, брызнуло, когда она выстрелила Виталию в голову.
– Откуда? Так догадался, где тебя искать, девочка, – добродушно прищурившись, объяснил дядя Слава. – Ты – дочь своего отца. Ну же, полезай в машину. Или ментов будешь тут дожидаться? Фараонша…
* * *
– Твоих родителей убили, – сказал он ей тогда, в больнице.
Уже после того, как Оля прокричалась шепотом, чтобы не привлекать внимания медсестер, после того, как полчаса кряду мотала головой, шепча: «Неправда! Вы лжете!» После того, как она поверила.
– Кто? – онемевшими губами выговорила она.
А дядя Слава – выяснив, что такое обращение Оле не нравится, он представился ей по всей форме: «Вячеслав Прохоров, кликуха Порох», – дернул костлявыми плечами.
– На твоего отца у многих был зуб. И у тех, кто ему заказывал, и у тех, чьих корешей заказывали. Контора его пасла опять же.
– Какая контора? – осоловело спросила Оля.
– Да вот та, из которой к тебе побеседовать приходили. Думаешь, ты просто так им сдалась? Нет, девочка, тут в твоем бате дело. Он знал, что за ним охота идет. Потому и свалил в загранку. И матушка твоя за ним поехала, любила очень. Да и опасно ей было тут оставаться – сцапали бы в минуту, чтобы на него выйти.
– Он тоже ее любил?
В памяти для чего-то всплыли эпизоды из того теплого южного дня, который так часто приходил ей в кошмарах. Как они смотрели друг на друга, Саша и Сергей. Как говорили, подхватывая реплику другого с полуфразы. Какая глубокая связь чувствовалась даже в мимолетных их прикосновениях, случайных жестах. Будто солнечные зайчики брызгали в разные стороны, стоило им друг к другу приблизиться.
– Еще как. Последняя любовь матерого волка, понимаешь ли, – вздохнул Порох.
Глаза его заволоклись сентиментальной поволокой.
Оля съежилась на больничной банкетке, не обращая внимания на боль в простреленном плече. Из коридорного окна сквозило холодом. За стеклом в черном воздухе метались снежинки.
Мысли путались в голове. И только одна звенела ясно, перекрывая остальные, разрозненные: «Все могло быть иначе. Все могло быть совсем иначе».
– А я? – наконец через силу спросила Оля.
– Ты… Вот в тебе-то и была загвоздка, – снова вздохнул Порох, скорбно поджав губы. – Фараон бежал за границу, под чужим именем, с фальшивой ксивой. Провел и ментов, и кагэбэшников, и своих же бывших корешей, которые за ним охотились. А тебя взять с собой не мог. Сама подумай, с ребенком на руках ныкаться по разным странам да по чужим углам не выйдет. И опасно к тому же – ребенок для любого врага как мишень.
– Поэтому очень логично было оставить меня здесь, без защиты, – фыркнула Оля.
– А вот не скажи! – возразил Порох. – Тебя ведь тетке поручили да вывезли ее с тобой подальше от Москвы, туда, где никто не знал, чья ты дочь. Документы оформили, все, чтоб тебя спрятать как следует. И потом, Фараон-то не знал, когда бежал, сколько лет скитаться придется. Думал, может, полгода, год, а оно вон как вышло. Только они с матерью о тебе никогда не забывали, а как решили, что успокоилось все и можно тебя вывезти, как на родную землю сунулись, тут и убрали их… – тут Порох безнадежно махнул рукой и покачал головой.
Оля до боли прикусила губу. Значит, в тот день они приехали за ней. Они хотели забрать ее, увезти в другую страну, где ее ждала бы совсем другая жизнь. Где не было бы озверевшей от ненависти Люды, истеричного тюфяка Пети с сальными глазами, нищеты, голода, постоянных тычков и придирок… Они вернулись за ней, а вместо дочери получили пулю в голову и цепкие испещренные татуировками руки на шее.
– Но ты не думай, братва тебя не забывала, – почему-то вдруг вставил Порох. – Из общака все эти годы деньги переводили – дочери Фараона на содержание.
– Какие деньги? – рассеянно переспросила Оля.
Порох пустился в объяснения, называл цифры – сколько и как мама Люда получала ежемесячно. Оля его практически не слушала, отметив только, что с этим, как и с мамы-Людиным «я деньги не печатаю!», разберется позже. Сейчас прежде всего нужно было выяснить другое.
