Глава 25
Мои раздумья прервал звук открываемой двери. Я обернулся и увидел рядом с собой Винченцо со шляпой в руках – он только что вошел.
– Итак, – весело спросил я, – какие новости?
– Ваше сиятельство, я все выполнил. Молодой синьор Феррари сейчас у себя в мастерской.
– Вы оставили его там?
– Да, ваше сиятельство.
И Винченцо продолжил подробный рассказ о своих приключениях. Выйдя из зала, где проходил праздник, Феррари взял извозчика и поехал прямиком на виллу Романи. Винченцо незаметно запрыгнул на подножку экипажа и отправился вместе с ним.
– Приехав на виллу, – продолжал мой камердинер, – он отпустил извозчика и яростно позвонил в звонок у ворот шесть или семь раз. Никто не ответил. Я спрятался за деревьями и наблюдал. Света в окнах не было – сплошная темнота. Он снова позвонил, даже стал трясти ворота, словно мог их открыть. Наконец появился бедняга Джакомо, полуодетый и с фонарем в руке. Похоже, он пришел в ужас и дрожал так, что фонарь дергался вверх и вниз, как поминальная свеча на могиле.
«Я должен видеть графиню», – сказал молодой синьор.
Джакомо заморгал, как филин, и закашлялся так, будто сам дьявол схватил его за горло.
«Графиню? – переспросил он. – Она уехала!»
Затем синьор бросился на Джакомо и принялся трясти его, словно мешок с мукой.
«Уехала! – завизжал он как сумасшедший. – Куда? Говори куда, болван! Идиот! Недоумок! Пока я тебе шею не свернул!»
Если честно, ваше сиятельство, я бы пришел на помощь бедному Джакомо, но из-за ваших приказаний сидел тихо.
«Тысяча извинений, синьор! – прошептал старик, задыхаясь от встряски. – Сейчас я вам все скажу, сейчас же. Она в монастыре Благовещения Пресвятой Девы, это в пятнадцати километрах отсюда. Бог свидетель, я правду говорю. Она два дня как уехала».
Тут синьор Феррари отшвырнул несчастного Джакомо в сторону с такой силой, что тот грохнулся на дорожку и вдребезги разбил фонарь. Старик принялся жалобно стонать, но синьору не было до него дела. По-моему, он спятил.
«Ступай в кровать! – крикнул он. – И спи, спи, пока не умрешь! Скажи хозяйке, когда вернется, что я пришел ее убить! Будь проклят этот дом и все его обитатели!» – С этими словами он так быстро побежал через сад на большую дорогу, что я еле за ним поспевал. А там, нетвердо пройдя несколько шагов, он внезапно рухнул без чувств.
Винченцо умолк.
– И, – сказал я, – что же дальше?
– Ваше сиятельство, я не мог оставить его там без помощи. Я застегнул плащ до самого подбородка и надвинул шляпу на глаза, чтобы он меня не узнал. Потом зачерпнул воды из бьющего рядом источника и плеснул ему в лицо. Вскоре он пришел в себя и, приняв меня за незнакомца, поблагодарил за помощь, сказав, что у него вдруг закружилась голова. Потом он жадно попил из источника и двинулся дальше.
– А вы за ним?
– Да, ваше сиятельство, на небольшом расстоянии. Потом он зашел в таверну на какой-то боковой улице и вышел оттуда с двумя мужчинами. Одеты они были хорошо и выглядели как господа, оказавшиеся на мели. Синьор какое-то время с ними разговаривал, похоже, он очень волновался. О чем они говорили, я не расслышал, разве что в конце, когда эти два незнакомца согласились стать секундантами синьора Феррари. Они тотчас же ушли и направились прямиком в гостиницу. Они уже здесь, я видел их сквозь приоткрытую дверь, когда входил, – они беседовали с маркизом Давенкуром.
– Хорошо! – отметил я. – А что же сталось с синьором Феррари, когда эти два его друга оставили его одного?
– Больше особо нечего рассказывать, ваше сиятельство. Он поднялся по холму к себе в мастерскую, и я заметил, что он шел, как глубокий старик, понурив голову. Потом остановился и потряс кулаком в воздухе, словно кому-то грозя. Дверь он открыл своим ключом – и больше я его не видел. Я чувствовал, что он долго не выйдет на улицу. А когда повернулся, собираясь уходить, услышал рыдания.
– И это все, Винченцо?
– Все, ваше сиятельство.
Я молчал. Что-то в этом простом рассказе глубоко меня тронуло, хоть я и оставался решительным и непреклонным, как и прежде. Через несколько секунд я произнес:
– Вы прекрасно поработали, Винченцо. Вам известно, как сильно этот молодой человек меня оскорбил, и подобные клеветнические заявления заслуживают единственно правильного ответа. Для этого все уже приготовлено. Можете достать пистолеты, которые вы чистили.
– Вашему сиятельству известно, что сегодня Рождество?
– Я прекрасно об этом осведомлен, – несколько холодно ответил я.
Ничуть не смутившись, он продолжал:
– Только что, возвращаясь, я видел большого Николо – ваше сиятельство наверняка часто его видит, он виноградарь и, говорят, самый грузный человек в Неаполе. Три месяца назад он едва не убил родного брата – и что же! Сегодня ночью этот самый большой Николо пьет вино с тем самым своим братом, и оба крикнули мне, когда я проходил мимо: «Привет, Винченцо Фламма! Все хорошо, потому что сегодня святой день рождения Христа!» – Винченцо умолк и задумчиво посмотрел на меня.
– Ну, – спокойно отозвался я, – и какое отношение имеют ко мне большой Николо или его брат?
Мой камердинер замялся, посмотрел вверх, потом вниз и, наконец, просто ответил:
– Да хранят все святые ваше сиятельство от любых бед!
Я мрачно улыбнулся.
– Благодарю вас, друг мой! Я понимаю, что вы хотите сказать. За меня не бойтесь. Я сейчас собираюсь прилечь и отдохнуть до пяти часов или около того. Вам советую то же. А потом принесите мне кофе. – Я добродушно кивнул ему, вышел и прошел к себе в спальню, где рухнул на кровать прямо в одежде.
Спать не хотелось: голова моя была перегружена всем, что я пережил. Я вполне понимал чувства Гвидо – разве я раньше не страдал, как он теперь? Нет! Больше, чем он, ведь его в любом случае не похоронят живьем! Уж я об этом позабочусь! Ему не придется вырываться из ледяных объятий могилы, чтобы вновь вернуться к жизни и обнаружить свое имя обесчещенным, а свое место – занятым предателем. Что бы я ни сделал, я не стану пытать его так же, как пытали меня. Жаль, внезапная и почти безболезненная смерть будет для него слишком легкой.
Я поднял руку к свету и внимательно на нее посмотрел: не дрожит ли? Нет! Рука казалась твердой как скала, я чувствовал, что при прицеливании она не подведет. В сердце ему я стрелять не стану, подумал я, а возьму чуть выше – я вспомнил, что он должен еще немного пожить, чтобы узнать меня на пороге смерти. Именно это я уготовил для него в последние мгновения его жизни! Мне вспомнились кошмары, которые мучили меня, когда я больной лежал в трактире. Я припомнил тонкую фигурку, так похожую на Феррари, которая приблизилась ко мне в индейском каноэ и трижды ударила кинжалом в сердце. Понял ли я тогда смысл этого видения? Разве не Гвидо нанес мне три разящих удара: украл мою жену, пренебрег моей покойной дочерью и оклеветал меня? Тогда к чему все эти глупые мысли о жалости и прощении, которые начали закрадываться мне в голову? Теперь для прощения слишком поздно, сама мысль о нем зародилась из нелепых сентиментальных воспоминаний, разбуженных рассказами Феррари о былых днях. О прошлом, на которое ему, в конечном итоге, было глубоко наплевать. Полагаю, что, размышляя подобным образом, я постепенно погрузился в дремоту, которая переросла в глубокий освежающий сон. От него меня пробудил стук в дверь. Я встал и впустил Винченцо, вошедшего с подносом, на котором стоял дымящийся кофе.
