После ужина я вышел из гостиницы и направился к одному очень популярному кафе, где любил проводить время в свою бытность Фабио Романи. Гвидо Феррари тоже был завсегдатаем этого заведения, и я знал, что обязательно его там найду. Роскошные, отделанные в бело-розовых и золотистых тонах залы были полны посетителей, десятки столиков в этот прохладный вечер выставили на улицу. За ними сидели компании людей, угощавшихся мороженым, вином или кофе и поздравлявших друг друга с добрыми известиями о неуклонном спаде бушевавшей в городе эпидемии. Я быстро огляделся по сторонам, стараясь не привлекать к себе внимания. Да, я не ошибся! Мой бывший друг, а теперь предатель и враг сидел за столиком, вальяжно откинувшись на спинку своего стула и положив ноги на соседний, и, покуривая, просматривал колонки парижской «Фигаро». Одет он был во все черное – лицемерный наряд, мрачность которого выгодно оттеняла его бледность и делала его красивое лицо еще более привлекательным. На мизинце руки, которую он время от времени поднимал, чтобы поправить торчавшую во рту сигару, красовался бриллиант, мириадами ярких брызг сверкавший в вечернем свете. Он был исключительной величины и чистоты, и даже издали я узнал в нем камень, который некогда принадлежал мне!
Итак, это любовный дар или же память о потерянном бесценном друге? Я гадал, глядя на него с мрачным презрением. Затем, взяв себя в руки, медленно направился в его сторону и, заметив рядом с ним свободный столик, придвинул к нему стул и сел. Гвидо равнодушно взглянул на меня поверх газеты, но в седом мужчине в темных очках не было ничего примечательного, и он вернулся к чтению «Фигаро». Кончиком трости я постучал по столу, подзывая официанта, и, когда тот явился, заказал кофе. Затем зажег сигару и закурил, подражая небрежной позе Феррари. Что-то в моем облике привлекло его внимание, поскольку он отложил сигару и снова взглянул на меня, на сей раз с большим интересом и какой-то неловкостью. «Начинается, дружище!» – подумал я, но тем не менее отвернулся, притворившись, что поглощен открывшимся передо мной видом. Принесли кофе, и я расплатился, оставив официанту довольно большие чаевые. Естественно, он счел необходимым с дополнительным рвением протереть мой столик и собрать все лежавшие поблизости газеты, с иллюстрациями и без, после чего положил их стопкой справа от меня. Я обратился к услужливому официанту тщательно отрепетированным грубоватым размеренным тоном:
– Полагаю, вы хорошо знаете Неаполь?
– О да, синьор!
– В таком случае не могли бы вы подсказать мне дорогу к дому некоего графа Фабио Романи, богатого аристократа, проживающего в вашем городе?
Ха! На этот раз в десятку! Я не смотрел на Феррари, но все же заметил, что он вздрогнул как ужаленный, после чего взял себя в руки и сел прямо, весь превратившись в слух. Тем временем официант в ответ на мой вопрос всплеснул руками, поднял глаза к небу и пожал плечами, всем своим видом выражая смиренную печаль.
– Ах, Боже праведный! Ведь он скончался!
– Скончался! – воскликнул я с притворным удивлением. – Такой молодой! Просто невозможно поверить!
– Ах, что поделать, синьор! Это был мор, от которого нет лекарства. Мор не разбирает, старый ты или молодой, и не щадит ни бедных, ни богатых.
Я на мгновение уронил голову на руки, сделав вид, что шокирован внезапным известием. Затем, подняв взгляд, с грустью произнес:
– Увы! Я опоздал! Я был другом его отца. Я долгие годы путешествовал, и мне очень хотелось повидаться с младшим Романи, которого я в последний раз видел совсем ребенком. У него остались родные, он был женат?
Официант, чье лицо приняло скорбное выражение, подобающее выказанным мною чувствам, тотчас же просиял и с готовностью ответил:
– О да, синьор! На вилле живет графиня Романи, хотя, полагаю, со дня смерти мужа она никого не принимает. Она молода и прекрасна, как ангел. Еще у графа остался маленький ребенок.
Торопливое движение Феррари заставило меня обратить взгляд или скорее очки в его сторону. Он подался вперед, приподнял шляпу со столь знакомой мне изящной учтивостью и вежливо проговорил:
– Прошу прощения, синьор, что прерываю вас! Я знал покойного молодого графа Романи, возможно, лучше, чем кто-либо в Неаполе. Буду чрезвычайно рад предоставить вам о нем любые сведения, которые вы, вероятно, хотите узнать.
О, как впился в мое сердце и пронзил его этот музыкальный голос, знакомый, словно припев любимой с детства песенки. На мгновение я лишился дара речи: от гнева и печали у меня перехватило горло. К счастью, это чувство оказалось мимолетным. Я медленно приподнял шляпу в ответ на его приветствие и чопорно произнес:
– Я ваш покорный слуга, синьор. Вы меня премного обяжете, если поможете связаться с родственниками этого несчастного молодого аристократа. Старший граф Романи был мне ближе, чем брат, – у мужчин иногда возникают подобные привязанности. Позвольте представиться. – И я с легким, подобающим случаю поклоном протянул ему свою визитную карточку.
Он принял ее и, увидев написанные на ней имя и фамилию, бросил на меня быстрый взгляд, в котором читалось уважение пополам с приятным удивлением.
– Граф Чезаре Олива! – воскликнул он. – Почту за величайшее счастье с вами познакомиться! О вашем прибытии нас уже известила бегущая впереди молва, так что мы прекрасно осведомлены, – тут он непринужденно рассмеялся, – что вам в Неаполе по праву будет оказан самый теплый прием. Мне лишь остается сожалеть, что столь печальные новости омрачили ваше возвращение в этот город после долгого отсутствия. Позвольте выразить надежду, что они станут для вас единственным облаком на нашем озаренном солнцем южном небе! – И он протянул мне руку с той всегдашней откровенностью и добродушием, которые свойственны характеру итальянцев в целом и его в особенности.
У меня по жилам пробежал леденящий холодок. Боже! Могу ли я принять его руку? Должен, если хочу виртуозно сыграть свою роль, ведь отказ он сочтет странным, даже грубым, и я проиграю всю игру в результате одного неверного хода. С натянутой улыбкой я неохотно протянул ему свою руку, не сняв перчатку, однако, когда он радушно ее пожал, меня словно огнем обожгло. Я чуть не вскрикнул от боли – такие внутренние мучения я испытывал в тот момент. Но все кончилось, суровое испытание осталось позади, и я убедился, что отныне смогу пожимать ему руку так же часто и с таким же равнодушием, как любому другому. Лишь в первый раз его рукопожатие уязвило меня до глубины души.
Феррари ничего не заметил, он пребывал в прекрасном настроении и, повернувшись к официанту, задержавшемуся посмотреть на церемонию нашего знакомства, воскликнул:
– Официант, еще кофе и пару рюмок «Глории»! – Затем он взглянул на меня. – Вы ведь не против «Глории», граф? Нет? Замечательно. А вот и моя карточка. – Он вынул из кармана визитку и положил ее на стол. – Гвидо Феррари к вашим услугам – художник, и очень бедный. Отпразднуем наше знакомство, выпив за здоровье друг друга!
Я поклонился. Официант исчез, чтобы выполнить заказ, а Феррари придвинул стул к моему столику.
