— Я тебе завидую, — сказала она.
— Почему?
— Ты не прихорашиваешься, ты нравишься себе такая, как есть.
— Неправда.
— Правда. В тебе есть нечто твое, только твое, и тебе этого достаточно.
— Ничего во мне нет, это у тебя есть все!
Она покачала головой и тихо сказала:
— Роберто всегда говорит, что ты очень умная, очень проницательная.
Я густо покраснела.
— Он ошибается.
— Нет, не ошибается. Когда Виттория не хотела меня отпускать, он предложил, чтобы я попросила тебя поехать со мной.
— Я думала, так решила моя тетя.
Она улыбнулась. Да, конечно, это ее решение, разве что-то может происходить без ведома Виттории? Но сама мысль пришла в голову Роберто. Джулиана, не упоминая о нем, сказала об этом матери, а Маргерита посоветовалась с Витторией. Я разволновалась — значит, это он захотел, чтобы я приехала в Милан! — и потому отделывалась от Джулианы, которой теперь захотелось поболтать, односложными ответами; я никак не могла прийти в себя. Скоро я снова его увижу и проведу с ним целый день, у него дома, мы будем обедать, ужинать, ляжем спать. Постепенно я успокоилась и спросила:
— Ты знаешь дорогу до дома Роберто?
— Да, но он нас встретит.
Джулиана опять проверила свое лицо, потом достала из сумки кожаный мешочек, встряхнула его, на ладонь ей выскользнул тетин браслет.
— Надеть? — спросила она.
— А почему нет?
— Я всегда волнуюсь. Виттория сердится, если видит, что я его не ношу. Но боится, что я его потеряю, поэтому вечно пристает ко мне, и я нервничаю.
— Просто будь внимательна. Он тебе нравится?
— Нет.
— Почему?
Она долго неловко молчала.
— Ты не знаешь?
— Нет.
— Даже Тонино тебе не сказал?
— Нет.
— Мой отец подарил его матери Виттории, украв у моей бабушки, маминой мамы, которая уже была тяжело больна.
— Украл? Твой отец, Энцо?
— Да, взял тайком.
— И Виттории это известно?
— Конечно, известно.
— А твоей маме?
— Она мне это и рассказала.
Мне вспомнилась фотография Энцо на кухне — та, на которой он в полицейской форме. Вооруженный пистолетом, он следил за своими женщинами даже после смерти. Держал их вместе ради культа самого себя — жену и любовницу. Какой же властью обладают мужчины — даже самые ничтожные, даже над отчаянными и неистовыми женщинами вроде моей тети! Я сказала, не сумев скрыть сарказм:
— Значит, твой отец украл браслет у умирающей тещи, чтобы отдать его пребывающей в добром здравии матери любовницы.
— Ну да, именно так. Денег у нас в доме никогда не водилось, а ему нравилось производить впечатление на незнакомых людей. Зато он легко причинял боль тем, чью любовь уже завоевал. Мама очень из-за него страдала.
Я ляпнула, не подумав:
— Виттория тоже.
Но я тут же осознала истинный смысл, истинный вес вырвавшихся у меня слов. Мне показалось, что я поняла, почему у Виттории такое двойственное отношение к браслету. Формально она им дорожила, но на самом деле пыталась от него избавиться. Формально он принадлежал ее матери, но на самом деле — нет. Формально это был подарок новой теще, но на самом деле Энцо украл его у умирающей старухи. Получалось, браслет доказывал, что мой отец был отчасти прав, когда говорил о любовнике своей сестры. И, кроме того, вся эта история с браслетом подтверждала, что удивительная идиллия, которую нарисовала мне тетя, вовсе не была таковой.
Джулиана сказала с презрением:
— Виттория не страдает, Джанни, Виттория заставляет страдать других. Этот браслет все время напоминает мне о плохих временах и о горе. Из-за него я тревожусь — он приносит несчастье.
— Вещи ни в чем не виноваты; мне он нравится.
На лице Джулианы появилось грустное и чуть ироничное выражение:
— Не сомневаюсь, ведь он и Роберто нравится.
Я помогла ей застегнуть браслет на запястье; поезд уже въезжал на вокзал.
14
Я узнала Роберто раньше, чем Джулиана; он стоял на перроне среды толпы. Я подняла руку, чтобы он увидел нас в потоке пассажиров, в ответ он сразу поднял свою. Джулиана, тащившая чемодан, ускорила шаг. Роберто пошел к ней навстречу. Они обнялись так, словно хотели рассыпаться и перемешать частички своих тел, но обменялись лишь легким поцелуем в губы. Потом он взял мою руку в свои и поблагодарил за то, что я сопровождаю Джулиану: “Если бы не ты, — сказал он, — неизвестно, когда бы мы с ней увиделись”. Он забрал у невесты огромный чемодан и большую сумку; я со своим скромным багажом пошла следом.
Роберто — обычный человек, думала я, или же среди его многочисленных достоинств есть и умение быть обычным. В баре на пьяцца Амедео и во время следующих встреч я чувствовала, что имею дело с выдающимся ученым: чем в точности он занимался, я не знала, знала только, что какими-то мудреными науками. Теперь же я видела, как он прижимается к Джулиане, как постоянно наклоняется ее поцеловать: он выглядел как обычный двадцатипятилетний парень рядом со своей невестой — один из тех, которых видишь на улице, в кино, по телевизору.
Прежде чем спуститься по длинной желтоватой лестнице, он попытался взять и мой чемодан, но я решительно воспротивилась, и он продолжил заботливо ухаживать за Джулианой. Милана я не знала; минут двадцать мы ехали на метро, а потом еще минут пятнадцать шли пешком. Поднялись по истертым ступеням темного камня на шестой этаж. Я гордо молчала и сама волокла свой багаж, зато Джулиана, руки у которой были свободны, болтала без умолку, каждое ее движение свидетельствовало о том, что она наконец-то счастлива.
Мы оказались на лестничной клетке, на которую выходили три двери. Роберто открыл первую и впустил нас в квартиру, которая мне сразу понравилась, несмотря на слабый запах газа. В отличие от нашей ухоженной квартиры на виа Сан-Джакомо-деи-Капри, где мамой всегда поддерживался строгий порядок, здесь, несмотря на чистоту, такого порядка не было. Мы прошли через коридор с лежащими на полу стопками книг и оказались в просторной комнате, обставленной драгоценной старинной мебелью: заваленный папками письменный стол, выцветший красный диван, еще один стол, поменьше, шкафы, битком набитые книгами; на полу, на кубической пластмассовой подставке стоял телевизор.
Обращаясь главным образом, ко мне, Роберто извинился, сказал, что, хотя консьержка и убирает тут каждый день, дом выглядит не очень обжитым. Я попыталась сыронизировать, мне хотелось, как и прежде, казаться дерзкой — теперь я точно знала, что ему это нравится. Но Джулиана не дала мне и слова сказать, сразу же заявила: “Какая еще консьержка, я сама все сделаю, вот увидишь, как здесь станет уютно”. Потом она обвила руками его шею, прижалась к нему так же сильно, как прижималась на вокзале, и поцеловала — на этот раз долгим-предолгим поцелуем. Я сразу отвела глаза, словно бы ища, куда поставить чемодан; минуту спустя она уже давала мне указания с видом хозяйки.
