– Здорово! – сказала я, надеясь, что мой голос прозвучал бы так, как у нормальной девочки, услышавшей, что ее брат, который мог умереть, все-таки не умрет. – Не могу дождаться, когда увижу его.
Когда на глаза мне навернулись слезы, я сделала вид, будто это слезы облегчения. Так оно и было. Но еще я думала, что из той, о ком заботятся, снова стану той, кто заботится о других. Мы с Зелл быстро приняли душ и оделись. Когда она спустилась, я уже ждала ее внизу на кухне, и она протянула мне большое блестящее яблоко.
– Ты еще не обедала, и сомневаюсь, что ты долго продержишься на одном мороженом. – Она подмигнула мне, и я поняла, что прощена. – Мы пойдем обедать после больницы, чтобы отпраздновать. Как тебе это?
Как мило. Это прозвучало как достойный конец лучшего лета, какое я помнила.
По дороге в больницу мы прошли мимо рекламного щита с фотографией той маленькой девочки, которая исчезла. Девочка улыбалась со щита всем проезжающим мимо, направляющимся по своим повседневным делам, пока она остается… где-то. Я сразу поняла, что это ее школьная фотография. (Школьные фотографии всегда выглядят одинаково, в какую бы школу вы ни ходили. Уж поверьте, я достаточно их повидала.) Под фотографией на щите большими буквами был написан вопрос:
ВЫ МЕНЯ ВИДЕЛИ?
Ниже – номер телефона и обещание большой награды тому, кто поможет ее найти. У меня от этого мурашки побежали по коже, и мне пришлось очень быстро отвернуться, но ее лицо все равно врезалось мне в память.
Я видела, что Зелл тоже это заметила, но мы промолчали, хотя я знала: мы обе подумали о девочке раньше, когда Зелл не могла меня найти. Но Зелл-то ошибалась. Мистер Дойл хороший человек, которому просто немного одиноко. Он должен много заботиться о других людях, поэтому у него самого жизнь была невеселая. Я понимала, каково это.
Когда мы проехали рекламный щит, мы остановились и купили для Каттера конфет и воздушных шариков, а еще я купила ему головоломку, чтобы он мог над ней помозговать, раз уж очнулся. Она была с картинкой Супермена, летевшего с поднятым вверх кулаком. Если бы у меня хватило смелости, я бы сказал Каттеру, что он – Супермен, он же выжил после того, как утонул. Но иногда мне трудно говорить что-то слезливое другим людям, особенно когда этот кто-то смотрит на меня.
Когда мы припарковались на стоянке у больницы, у меня свело живот, а когда мы вошли в лифт, чтобы подняться на восьмой этаж, где была палата Каттера, его так просто связало узлом. Я волновалась, что увижу его и маму. Я боялась того, что она мне скажет, как на меня посмотрит, что на ее лице у нее будет приклеена улыбка только ради Зелл, но взгляд будет холодным и беспощадным. Я нервничала из-за того, как Каттер посмотрит на меня своими темными глазами, глазами, которые расскажут истинную историю о том, что произошло в бассейне в тот день, когда я подвела его. Двери лифта открылись, и Зелл протянула руку и быстро сжала мою. Всего за несколько недель семья стала чужой, а незнакомые люди – самыми близкими.
Сделав глубокий вдох, я последовала за Зелл по коридору, мои ноги словно налились свинцом, когда я проходила мимо рисунков в рамках, нарисованных больными детьми. Я подняла подбородок, стараясь не думать о тех страдающих детях, которые водят карандашами по бумаге, и заставила себя улыбаться медсестрам, когда они проходили мимо. Как только мы добрались до палаты номер 810, мне стало так нехорошо, что показалось, будто мне надо прислониться к стене. Но Зелл толкнула дверь (даже не постучав), и у меня не осталось выбора, кроме как последовать за ней в больничную палату моего брата.
Я думаю, что только потому, что Зелл не постучала, мы и застали врасплох маму и какого-то чужого мужчину: они сидели, прислонившись друг к другу так, как бывает только с людьми, которым очень комфортно вместе, его рука небрежно лежала на ее плечах. Если бы их предупредили, держу пари, что моя мать постаралась бы отодвинуться, чтобы они не выглядели такими довольными. В первые несколько месяцев, когда она начала встречаться с Джо, она вообще его к нам не подпускала. (Лучше бы она вообще его в дом не пускала.) Но, наверное, тут сложилась иная ситуация.
Я сразу узнала парня из «Скорой помощи». Это он остановился и заговорил со мной, пока двое других грузили Каттера через задние двери. Он был милым и все такое, но, черт возьми, как вышло, что он обнимает мою мать? За долю секунды между тем, как открылась дверь и когда они поняли, что на пороге не просто очередная медсестра, я усекла происходящее.
Они не скрывались от Каттера, который сидел и ковырял еду на подносе, поставленном поперек кровати. Они смеялись над чем-то, что сказал Каттер, и Каттер смеялся с ними, и на мгновение я задумалась, а, может быть, для всех нас будет лучше – не только для меня, но и для них тоже, – если я останусь с Зелл, а они пусть будут семьей. Они сидели тут так уютно, держались так по-свойски, как будто они и есть единое целое. И когда их головы повернулись, чтобы посмотреть на нас с Зелл, застывших на пороге, стало ясно, кто тут посторонний.
Я почувствовала, как рука Зелл легла мне на плечо, а потом веселым и счастливым тоном (к которому она иногда прибегает) Зелл произнесла:
– Мы пришли посмотреть на чудо-мальчика! – Она указала на уйму всего у меня в руках. – И привезли подарки!
Встав, мама подбежала ко мне и обняла так крепко, что я едва могла дышать. Парень из «Скорой помощи» подошел и взял всячину у меня из рук и воскликнул слишком громко:
– Круто! Смотри, Каттер!
И я увидела Каттера. Он одарил меня своей фирменной улыбочкой, которую я уже видела тысячу раз, и в это мгновение, пока мама меня обнимала и парень из «Скорой» что-то восклицал, а Зелл говорила всякое… ну… в духе Зелл, меня поразило: Каттер в порядке. Он в порядке. Он в порядке.
А, значит, наверное, и я тоже.
Ланс
За год до ухода Дебра увлеклась новыми диетами, ее приверженность всему здоровому отличалась особенным рвением, которое обычно свойственно последователям какого-нибудь культа. Она обмакивала морковь в хумус и готовила смузи из странных ингредиентов, а яблоки ела не с арахисовым, а с миндальным маслом.
– А что плохого в арахисе? – спросил Ланс, но она не ответила, ее голова была уже занята чем-то новым.
Она вечно двигалась, как будто здоровая пища давала ей избыток энергии, и ей необходимо было перемещаться, чтобы сжечь излишки. Она избегала всего, что делалось с мукой или сахаром, и разглагольствовала о том, что во фруктах есть весь натуральный сахар, какой вообще может понадобиться. Она готовила и поглощала огромные салаты, грызла орехи и семена, отказалась от говядины в пользу курицы или морепродуктов. Она редко разговаривала с мужем, только проповедовала пользу для здоровья продуктов, которые она ела и, следовательно, навязывала всей семье. В доме никогда не было ничего вкусного. Он ворчал и жаловался, даже когда она сбросила вес и снова стала похожа на девушку, на которой он когда-то женился. Беда в том, что она вела себя совсем не так, как та девушка.
