Мимо на гольф-каре проехали ее родители вместе с Пилар и Зарой, которые робко помахали им с заднего сиденья. Дженси попыталась свистнуть и увидела, как Пилар смущенно опускает голову, а ее лицо заливается румянцем.
– Мама! Эй, мама! – закричала Зара и замахала еще яростнее. Дженси засмеялась и так же яростно помахала в ответ. Один бант у Зары развязался, другой оставался на месте, отчего она казалась немного неряшливой.
Она заметила, как к ним направляется с кроткой и неуверенной улыбкой мужчина, тот, который спас маленького мальчика. Герой по чистой случайности, который, подтрунивая, объяснял, что его назвали в честь легендарного рыцаря. Дженси ему помахала. На мгновение он удивился, но помахал в ответ и стал протискиваться к ним с чуть большей уверенностью.
– Привет, – поздоровался он. – Я надеялся увидеть вас здесь, дамы.
– Ни за что бы парад не пропустила! – воскликнула Брайт.
Он подождал, пока не поймал взгляд Дженси.
– Привет, – сказал он, ощущение было такое, будто это особое приветствие – для нее одной.
Она невольно покраснела.
– Как поживаешь? У тебя все в порядке? – спросила она. Она не видела его с тех пор, как произошел инцидент, и надеялась, что с ним все в порядке. Она не могла забыть о случившемся, а ведь это не она вытащила ребенка из воды. К тому же все кругом говорили, что опасность для Каттера еще не миновала.
Он пожал плечами.
– То так, то сяк. – Он жестом указал на шествие. – Празднуем рождение нашей нации.
Она усмехнулась в ответ.
– Тогда ты попал в верное место.
Она знала, что, невзирая на натужное празднование, на уме у них то, чему они стали свидетелями. В бассейн ей сегодня хотелось пойти только ради того, чтобы побыть с людьми, которые были там в тот день.
– Ты ходишь каждый год? – спросила она, просто чтобы поддержать разговор.
– Да, моя жена… Дебра… любила все это. Поэтому дети считают, что ходить обязательно.
Он закатил глаза, и она легко поняла его нежелание ходить туда, где люди хорошо проводят время. Когда надо праздновать, а не хочется, это отнимает уйму сил.
– Сожалею о твоей утрате, – сказала она.
Он растерянно прищурился.
– Об утрате?
– Твоя жена? Она… э… скончалась?
Она сама поморщилась от собственных слов. Сначала она заговорила про маленького мальчика, потом про смерть его жены. Просто талант сохранять позитивный настрой. Она определенно разучилась разговаривать с противоположным полом. К счастью, вопрос как будто его не расстроил. Напротив, он удивил ее тем, что рассмеялся:
– Дебра? Умерла? – Он покачал головой. – Иногда мне хотелось бы, чтобы она умерла, но нет, она очень даже жива. Мы просто живем отдельно, пока… она «решает, чего хочет от жизни». – Произнося вторую часть фразы, он изобразил в воздухе кавычки, его голос сочился сарказмом. Он многозначительно посмотрел на нее. – Оказалось, наша жизнь не похожа на то, чего она хотела. – Он пожал плечами, как бы говоря: «Что тут поделаешь».
Но тут Брайт разразилась криками и аплодисментами, от чего они оба вздрогнули.
Дженси обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо проезжает Ивретт на байке, украшенном серпантином и бумажными флажками. На нем был цилиндр Дяди Сэма, который он снял перед Брайт и Кристофером.
– Видишь? Вон там папочка? – крикнула Брайт и показала пальцем, как будто Кристофер мог не разобрать.
Мрачное выражение на личике малыша в коляске сделалось радостным, и он тоже начал махать и кричать. Когда он улыбался, на его щеках появлялись ямочки, а в глазах плясали искорки. Он захлопал в ладоши, восхищаясь видом своего отца.
Дженси тоже захлопала. Встретившись взглядом с Ивреттом, она улыбнулась ему. Он не приподнял перед ней шляпу, да она и не рассчитывала на это. Он принадлежал другой, проехал мимо, и она даже не посмотрела ему вслед.
Кейли
Я больше не хотела возвращаться к бассейну, но Зелл сказала, что я должна. Она обещала, что Четвертого июля будет весело: там столько всего устроят, а мне это казалось неубедительным. Но я не собиралась говорить ей об этом, учитывая, что она предоставила мне кров. Она прочла мне целую ободряющую лекцию о том, как надо побеждать свои страхи и как я не могу всю оставшуюся жизнь избегать воды. Она сказала: чем дольше я буду оттягивать этот момент, тем тяжелее будет справиться и тем больше я позволю страху овладеть мной. Она сказала, что взросление – умение смотреть в лицо своим страхам и делать то, чего не хочется. Тут на ее лице возникло странное выражение, как будто колено ее донимает. Оно часто ее донимает, но всякий раз, когда я говорила ей, что она должна пойти к врачу, она только качала головой.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Ну конечно, – ответила она, и ее лицо приняло прежнее выражение. – А теперь иди надень свой купальник.
Прежде чем подняться наверх, я все-таки решилась:
– Зелл?
А она откликнулась:
– Гм? – Хотя мысли ее как будто были заняты чем-то другим.
А я сказала:
– Тебя послушать, так взрослеть не слишком-то весело.
Тут она рассмеялась.
– Ну, милая, иногда это действительно так. – А потом отослала меня наверх.
Переодеваясь, я думала о том, что мы делали в прошлые годы на Четвертое июля. Мы никогда не придавали этому большого значения. Обычно маме приходилось работать. Иногда по вечерам она и ее бойфренд (какой имелся на тот момент) возили нас посмотреть фейерверк, и мы все сидели на теплом капоте машины. Ее бойфренды всегда говорили ей одно и то же, как будто они были первыми, кто подобное придумал: «Позже мы с тобой сами устроим фейерверк». И она всегда смеялась так, будто слышала это впервые.
Однажды мы отправились на семейный пикник – тогда мама еще не поссорилась с родными. Мы ели хот-доги и гамбургеры, которые папа моей мамы готовил на гриле; а мачеха моей мамы, женщина, которая, по ее словам, была злой и нехорошей, но мне показалась достаточно доброй, испекла на десерт яблочный пирог. Мы ели большие, теплые ломти с уймой ванильного мороженого, таявшего на верхней корке. От пирога у меня сделалось хорошо внутри: тепло и сыто. А моя мама сказала, что мачеха, вероятно, печет пироги из отравленных яблок, и остаток ночи я провела, думая о Белоснежке, которая съела отравленное яблоко и проспала сто лет. В ту ночь я боялась заснуть. Вместо этого я лежала в кровати и смотрела в потолок, мысленно воссоздавая вчерашний фейерверк, вспоминая разноцветные всполохи в ночном небе. Каттер боялся фейерверка и закрывал глаза руками.
Я старалась не думать о Каттере, о том, как он ждал празднование Четвертого июля в этом году и как бы ему хотелось на праздник. Что бы там ни говорила Зелл, мне не хотелось возвращаться к бассейну, не хотелось смотреть на воду, не хотелось смотреть, как веселятся другие дети, и понимать, что Каттер никогда больше не сможет вот так веселиться. Мне не хотелось смотреть фейерверк, которого он никогда больше не испугается.
