Но когда мы туда добрались, ничего страшного не произошло. Пожилая женщина, которая велела мне называть ее Зелл, налила мне в ярко-бирюзовую металлическую кружку кока-колы, ставшей такой же холодной, как лед, который она туда положила. У меня так сдавило горло, что я не смогла проглотить кока-колу, поэтому просто держала чашку в руке, пока у меня рука не замерзла, затем поставила ее на кофейный столик и стала смотреть, как конденсат собирается каплями и стекает по стенке кружки; после этого пожилая женщина – Зелл – пошла искать подставку.
У нее был хороший дом. Уютный. Такие дома показывают по телевизору. И Зелл тоже была словно из телевизора, из какой-нибудь мыльной оперы, где играла толстую соседку – добрую, но малость надоедливую, такую, которую просто приходится любить, потому что намерения у нее добрые. Она пристально смотрела на меня, пока я вежливо сделала глоток кока-колы, и я про себя сказала: «Она хочет как лучше, намерения у нее добрые». Она ведь привезла меня в свой дом, так? Она взяла меня к себе, когда никто ее об этом не просил. Все они могли бы оставить меня там вопить и рыдать, могли бы понадеяться, что рано или поздно я возьму себя в руки и доберусь домой.
Но они сгрудились вокруг меня, как футболисты на поле, и приняли решение. Может быть, они тянули соломинку, и Зелл досталась короткая. Но как бы ни проходили выборы, выбрали ее. Она сказала мне, что я еду к ней домой, как будто это была лучшая новость, которую она когда-либо слышала. И когда мы уходили, другие тоже пошли с нами, и каждый обещал, что проведает меня позже, будто им взаправду не все равно.
– Тебе станет немного лучше, – сказал папа Алека и Лайлы.
И вид у него был очень-очень грустный, и я пожалела, что у меня нет такого отца, как он. Я знала, что у них нет мамы, но иногда я думала, что папа в любом случае был бы лучше. То есть если бы пришлось выбирать только кого-то одного из родителей.
Засыпая на кушетке Зелл под пледом, который она накинула на меня, когда я не могла унять дрожь, я подумала о вывеске у входа в бассейн, она гласила:
Мы тут все одна большая семья.
Может быть, это действительно так?
Ивретт
Дженси Сейбот сидела за столом на его кухне и выглядела так, будто ей здесь самое место. Словно заходила не ранее как на прошлой неделе, чтобы оставить немного черники, которую собрала, и вернулась, чтобы съесть маффины, которые испекла с этой черникой Брайт, или чем там еще заняты женщины, пока он на работе. Он старался не пожирать ее взглядом, впитывая перемены, произошедшие с тех пор, как он видел ее в последний раз, а было это вовсе не так давно, как считала Брайт. Об этом он не мог проговориться. Пока Дженси прекрасно делала вид, будто ничего не случилось. Неужели она забыла?
Его взгляд снова скользнул по ней. Черт возьми, она все еще была красива! Неважно, остались ли ее волосы того же светлого золота, что и в старших классах, или она их подкрашивала. Если не считать едва заметных морщинок вокруг глаз и чуть больше мудрости во взгляде, она выглядела точно так же, как девушка, в которую он впервые влюбился. Он заставил себя отвести взгляд и улыбнуться Брайт, которая была перевозбуждена от произошедшего в бассейне. Она практически ни о чем другом не могла говорить.
– И что же случилось потом? – спросил он, изображая заинтересованность, когда больше всего на свете ему хотелось расспросить Дженси, почему она вернулась, и узнать, не злится ли она на него. Она имела на это право.
– Его увезли в машине «Скорой помощи». Но самое печальное… – Брайт и Дженси обменялись скорбными взглядами. – Самое печальное – это его старшая сестра. Ее санитары с собой не взяли, и это просто разбило ей сердце. У нее начался нервный срыв, а мы все просто стояли и пытались сообразить, что делать.
Брайт снова взглянула на Дженси, и Ивретт увидел в ее глазах чуть заметный проблеск былого обожания.
– Дженси просто потрясающе справилась.
Дженси пожала плечами.
– Она почти ровесница моих дочерей. Я просто разговаривала с ней так, как разговариваю с ними, когда возникает кризис.
У тебя в жизни было много кризисов? Он воздержался от вопроса вслух. Ему нравилось думать, что ее жизнь в Коннектикуте была хорошей, лучше той, которую она оставила позади. Той, в которой когда-то был он.
– Ну, ты ее успокоила. – Встав, Брайт начала убирать тарелки после ужина, знаком предложив Дженси остаться сидеть, когда она попыталась встать. – От меня никакого толку не было.
Ивретту не понравилось, какой оборот приобретает этот разговор. Его жена регрессировала прямо у него на глазах. Где та уверенная в себе, самодостаточная женщина, которой она стала в свои двадцать лет, без Дженси? Он сомневался, что появление в их жизни Дженси – сразу после проблем с бесплодием – им на пользу. Он был близок к тому, чтобы уговорить ее снова подвергнуться всему этому, настраивал ее на битву. Он не мог позволить, чтобы Дженси превратила ее в ту неуверенную девочку, какой она была, когда они учились в старших классах. Та девушка никогда не смогла бы пройти через все то, что пришлось пережить его жене – взрослой, уверенной в себе Брайт.
– Уверен, толк от тебя был, дорогая, – заговорил он.
Он увидел, как взгляд Дженси метнулся к нему и тут же отпрянул. Так, значит, ей не понравилось, что он назвал Брайт «дорогая». Интересно. Или, может быть, это просто фантазии. Проецирование своих желаний. Так ведь, кажется, Брайт утверждала, если он говорил о чем-то желанном, будто это уже случилось? Он хотел, чтобы Дженси стало не все равно? Чтобы она ревновала?
Да, хочет. Боже, помоги ему, он действительно хотел, чтобы Дженси кусала себе локти из-за того, как все обернулось. Неважно, как все сложилось в тот последний раз. Неважно, что все могло быть по-другому.
– Ивретт? – окликнула его Брайт. – Поможешь снять Кристофера с детского стульчика?
Не дожидаясь его ответа, Брайт протянула ему мокрую тряпку. А почему бы и нет? Они проделывали это каждый вечер. Это – то, кто они есть. Это – тот выбор, который они все сделали.
Тряпкой он попытался стереть остатки ужина с лица сына, а Кристофер извивался и скулил от неодобрения. Дженси молча наблюдала за семейной сценой, и Ивретт гадал, о чем она думает. Удовлетворенный своей работой по «чистке» (остальное смоется в ванной), Ивретт отсоединил планку-поднос и помог малышу спуститься. Кристофер тут же подошел к Дженси и с очаровательной улыбкой сунул ей в лицо игрушечную машинку, чтобы произвести впечатление. Каков отец, таков и сын, – подумал он и подавил усмешку.
– А ты тот еще маленький дамский угодник, – сказала Дженси и усадила Кристофера к себе на колени.
Брайт обернулась и посмотрела на троицу у стола: на мальчика на коленях у Дженси и Ивретта, сидевшего рядом с ними. Он мог только гадать, о чем думает Дженси, но достаточно было одного взгляда на жену, чтобы понять, о чем думает Брайт. Он поймал ее взгляд и подмигнул. Я люблю тебя. Ты – моя жена. Это наш сын. Ничего иного я бы и не хотел. Брайт улыбнулась и вернулась к тарелкам.
