Ростислав приблизился ко мне:
– Мне достаточно было видеть, как ты смотришь на мою жену. И как смотрит на тебя она!
От его ледяного голоса у меня по спине побежали мурашки размером с таракана. Между тем, резко отвернувшись, князь неожиданно горько воскликнул:
– Герой! Вызволил мою семью из заточения, вернул к мужу, не позаботившемуся о любимых! К мужу, нарушившему таинство венчания изменой! Так она это видит…
Вновь посмотрев мне в глаза, Ростислав твердо продолжил:
– Ты вызволил их, привез их ко мне, желая заслужить мое расположение, варяг. Ты рисковал их жизнями, отбивая на пристани Владимира, ты рисковал ими в степи, подставив под стрелы половцев. Ты рисковал ими в море, когда пошел на легкой ладье от Белгорода до самой Тмутаракани, ты рисковал потерять их под мечами касогов. Ты не единожды мог потерять любого из них, равноценно мною любимых. И думаешь, я не понимаю, что двигало тобой?
Я застыл перед князем, в горле мгновенно пересохло. И сказать в ответ ничего не удалось – ибо он прав, во всем прав.
Ростислав продолжил, криво усмехнувшись:
– Но в ее глазах ты герой, а я лишь жалкий предатель-изменник, нашедший утешение в постели с касожской красавицей… Осуждаешь меня, урманин?
Вопрос князя застал меня врасплох – и потому я ответил быстрее, чем успел подумать:
– Измена обесценивает таинство венчания, лишает семью Божьего благословения. Я не знаю, что еще сказать…
Ростислав кивнул:
– Все верно. Осуждаешь… Да я и сам себя за это кляну! – неожиданно громко воскликнул князь, рубанув рукой по воздуху, словно мечом.
Я едва удержался, чтобы не отшатнуться.
– Я сам себя за это кляну… Но не мог я взять с собой детей и беременную Ланку, отправляясь в поход на Тмутаракань с двумя сотнями гридей! Да, море пропустило нас без бури, а Глеб отдал город без боя. Касоги и хазары приняли меня как князя, но вскоре пришел Святослав с ратью – и я бежал к касогам, к Тагиру. Он принял меня, обласкал, обещал выставить в поле рать, коли Святослав решится преследовать. При этом признавал себя моим данником – хотя фактически имел надо мной полную власть. Но нет, Тагир поступил хитрее… Однажды на моем ложе оказалась Госнур, его дочь – она ждала меня нагой, укрытая лишь шкурами. А до того нас потчевали на пиру перченым мясом, разжигающим кровь, поили сладкими медами… Одним словом, я был во хмелю, и тут в руки легло ладное женское тело – да какое! Эх, не видел ты касожских женщин, варяг… Но до той ночи я хранил верность Ланке. А потом… Только проснувшись, я понял, с кем спал и кого обесчестил – Госнур была девой. Грех я уже совершил, а находясь в полной власти Тагира, отказываться от его обесчещенной дочери было безумием – да он уже через пару дней принес бы Святославу мою голову! Просто глянулся я касогу, чем-то понравился больше правящего в Тмутаракани Глеба. И позже, когда Святослав ушел с дружиной, я вернулся сюда с воинами Тагира… Многие из них язычники, Госнур жила со мной как жена, но не венчанной, и все всех устраивало, пока не появился ты.
– Вот, значит, как…
М-да, схема вполне стандартная для Средневековья. Князь был прав, не взяв с собой Ланку, – те же касоги могли бы и травануть ее чем-то убойным, а детям чуть позже устроить «несчастные» случаи… Например, как Дмитрию Иоанновичу, сыну Грозного.
В гриднице на десяток секунд повисла неудобная, тягостная тишина, которую я прервал вопросом:
– А что Даур? Он был волен топить и грабить всех, кого захочет?
Ростислав лишь отмахнулся:
– Морских разбойников среди касогов – каждый третий. Остановить их можно лишь большой кровью, и, как сам понимаешь, пролить я ее не мог. Кроме того, русских купцов он не трогал – тех, кто регулярно заходит в порт. Ну а греков там, армян, тех же хазар – бывало, бывало…
– Мы на хазар не шибко были похожи.
Ростислав резонно заметил:
– В тумане не шибко разберешь, кто перед тобой, а с началом атаки уже не все ли равно, на кого напали? Тем более я слышал, что вы первыми обстреляли их ладью и подожгли! Впрочем, что случилось, то случилось.
Неожиданно князь с вызовом посмотрел мне в глаза:
– Скажи, я показался тебе несправедливым? Неблагодарным?
– Нет…
– Не лги! Не могло тебе показаться иначе, а я после всего случившегося считаю тебя честным человеком… Знай же, Тагир поднимет большую рать, тысяч шесть воинов, и в этот раз уже никто не согласится решить исход боя судебным поединком. – Сделав короткую паузу, Ростислав продолжил: – Несправедливый правитель отправил бы Тагиру твою голову, но… Я отпускаю тебя. Возьмешь с собой сотню дружинников, вернешься на Русь вместе с Ланкой и детьми. Изяслав поймет, он простит и даст им… Что-нибудь да даст, родная ведь кровь!
Последние слова были произнесены с гневом. Дождавшись, пока Ростислав успокоится, я осторожно заметил:
– А правитель решил принести себя в жертву? Но сколько у вас людей?
– Да как ты смеешь?! – Князь зло посмотрел на меня, но, выдохнув, продолжил более спокойно: – В поле смогу выставить едва ли две тысячи человек. Из них моя дружина – две сотни конных гридей, да и то если тебе никого не дам. Еще сотня всадников наберется из числа местных воев, да сотня торков прибилась к нам, удирая от половцев, им деваться некуда. Но эти без броней, легкие всадники с луками… Остальные пешцы. Лучников хороших наберется едва ли две сотни, сотни три варягов наймем в Корсуни, Корчеве да Суроже. Оставшиеся – местное ополчение.
– А что касоги?
– А у касогов, – князь горько усмехнулся, – до тысячи конных гридей, в бронях да с копьями, два тысячи легких всадников-лучников да три тысячи пешцев. Начнут засыпать стрелами, потом ударят тяжелой конницей по любому крылу. Какое-то время продержимся, но у Тагира гридей втрое больше, сомнут… А как рухнет мой стяг, так побегут ополченцы. И все – легким всадникам только пешцев догонять да рубить…
– Отсидеться в крепости?
Князь досадливо скривился:
– А запасы? Дружина Святослава смела все, пока была на постое, новых еще никто не делал – до урожая сколько времени? Долго мы не протянем, а как ослабнем, так Тагир на штурм и пойдет. Тем более шесть тысяч воинов у него будет только через месяц, а через два – так все десять! Нам же на помощь никто не придет… Да если бы люди не знали, что касоги в городе творить начнут, взяв его с боя, – никто бы и в поле не вышел! Но знают, помнят еще, как они за Редедю мстили
[70]… Но даже если бы я бежал, все равно Тагир город на разграбление отдаст! Так что погибну князем, с людьми своими, а там уж Господь рассудит, каким я был человеком и сколь страшны мои грехи…
