Теперь нас разделяло всего три шага. Воевода вновь глумливо осклабился, и его меч устремился к моему животу в длинном уколе.
Быстрый, широкий шаг навстречу – и левое предплечье, защищенное наручем, сбивает сталь клинка, отклоняя вражеский выпад. Одновременно жесткий удар правого локтя приходится на сочленение вооруженной руки, что заставляет воеводу разжать пальцы от внезапной боли. И тут же еще один удар кулака находит его гортань, вогнав кадык в глотку…
Дружинники противника дернулись было вперед, и я услышал, как мои воины шагнули навстречу. Но неожиданно над местом схватки раздались громкие, яростные голоса разбойников:
– Уговор! Кречет заключил с ними уговор! Выполняйте его!!!
Воевода еще дергается в конвульсиях у моих ног, хрипит и задыхается, тщетно моля жестами о помощи, но его ратники остановились в нерешительности, уловив злобу разбойников. Между тем из толпы последних вышел вперед крепкий, кряжистый воин. Смерив меня оценивающим взглядом, он гулко произнес:
– Уходите. Но меч останется мне.
Поймав тяжелый взгляд серых глаз, я твердо ответил:
– Меч мой и останется со мной. Также мы заберем своих раненых и погрузим их на двое саней, туда же положим их оружие. А павших ратников вы похороните в земле, и священник их отпоет… Но, если ты не согласен, можем сразиться, и пусть Бог нас рассудит. Вот только на этот раз в моих руках будет оружие!
Вожак промолчал, еще несколько секунд ломая меня взглядом, но после этой сечи меня, наверное, уже не проймет ни один взгляд. Усмехнувшись – по-простому, без злобы, – разбойник внятно произнес:
– Хорошо, берите раненых, их оружие и уходите. Павших мы предадим земле по христианскому обряду.
Закончив речь, он коротко кивнул. Я склонил голову в ответ – и, похоже, никто вокруг так и не понял, как страшно мне было в эти мгновения… Неожиданно разбойник вновь обратился ко мне, заставив внутренне вздрогнуть:
– Как твое имя, гридь?
Поборов мгновение слабости, я спокойно ответил:
– Андрей. Андрей Урманин… А твое?
Вожак хищно осклабился:
– Волк. Волк Полочанин! Еще встретимся, варяг…
Глава 8
Май 1065 г. от Рождества Христова
Владимир-Волынский
– Так, значит, говоришь, ты платишь две гривны серебром только за то, чтобы мы с шумом выскочили из ворот города, после чего ушли в сторону перевалов?
– Верно.
– Позволь спросить, – мадьяр чуть приблизился ко мне, вперив в меня пристальный взгляд карих, кажущихся в полутьме корчмы черными глаз, – чего ради такая щедрость?
Я спокойно встретил его взгляд.
– Хочу отвлечь внимание. Хочу, чтобы погоня пошла за вами.
Джерго подался назад, откинув рукой полу накидки-сюра из светлого войлока, перетянутого через плечо и скрепленного на груди. Ох, как же долго я мучился, стараясь подобрать на торгах Владимира такие же накидки…
Мадьяр почесал выскобленный до синевы подбородок, потеребил длинный, вислый ус, лукаво улыбаясь, после чего с ехидством спросил:
– Ты нанимаешь меня ради того, чтобы воевода отправил погоню за нами? А что же мне мешает пойти к нему сейчас да все о вас рассказать?
Вопрос был логичен, ожидаем, и потому я даже не шелохнулся, его услышав.
– Пожалуйста, иди. Но денег ты не получишь. Ты и твои братья, Джерго, застряли в городе, проигрались в бабки
[55]. Как ты теперь собираешься возвращаться домой? Начнешь купцов за воротами грабить? Но за это по вашему следу также пойдут, и коли возьмут, то пощады не жди. А если возьмут по моему поручению – так ты скажешь, что ничего не знал и ничего не делал. Или, в крайнем случае, назовешь меня. Продержаться нужно хотя бы один день, хотя бы день!
Мадьяр глубоко задумался, улыбка покинула его лицо. Между тем я продолжил:
– Ну а кроме того, что ты можешь сказать воеводе сейчас? Что купец дает тебе и братьям шесть гривен серебром только за то, чтобы ты по его команде покинул город? Твое слово против моего… Тебя же на смех поднимут, – я зловеще оскалился, – да и не прощу я тебе этого. Вызову на «Божий суд» да срублю буйну головушку с плеч, чтобы болтал меньше. А после и братков твоих вызову…
Джерго злобно оскалился, схватившись за кривую сабельную рукоять однолезвийного меча. Вообще-то его клинок меня сильно удивил: я, собственно, и не знал о подобном оружии в одиннадцатом веке, справедливо полагая, что палаш
[56] в Европу завезли монголы.
– Что, рус, думаешь меня запугать?
И вновь напускное спокойствие моего голоса, с этакой ленцой брошенные слова сбили настрой мадьяра:
– Предупреждаю. Не запугиваю, просто говорю, как будет. И не рус я, и даже не купец. Урманин.
Джерго вновь впился взглядом в мои глаза, видно рассчитывая увидеть в них фальшь, слабину. Но не увидел… Пару секунд спустя мадьяр, заметно присмирев, молча кивнул в знак согласия.
Та сеча в устье Ловати обошлась нам дорого. Из шести уцелевших в бою двое вскоре слегли с горячкой и, несмотря на все попытки лекаря вытащить их обильным питьем взваров с целебными травами, скончались. Из двенадцати же раненых, коих мы подобрали на месте схватки и погрузили на сани, восемь человек отошли в первые же часы бегства. Еще двое преставились чуть позже, и только два воина, среди которых оказался и мой лучник Радмир, сумели поправиться.
Не знаю, уцелел ли кто еще в сече – противников было как минимум втрое больше. Уверен, что новгородский воевода Белояр держался со своими людьми до последнего, но, как и нас, их было слишком мало, чтобы противостоять грамотно организованному нападению полочан…
Раны мы зализывали в местечке Ермаки, что в смоленских землях. Провели там не меньше месяца, но нет худа без добра: в селе оказался на удивление искусный кузнец, умеющий править и ковать кольчуги. За тот запас лишних секир и кинжалов, что нам удалось собрать после схватки, он продал нам одну броню собственного изготовления, поправил наши с Еремеем кольчуги да перековал еще два сильно порубленных доспеха, снятых с павших. Выправил он и шеломы, заново оббил щиты стальными ободами. А перед самым нашим уходом в Ермаки очень удачно заехал купец с кожевенным товаром, и вся команда разжилась новыми кожаными сапогами, очень удобными в весеннюю распутицу.
