Злополучный Копорский погост мы покинули на рассвете следующего дня. Ижорцы провожали малочисленную дружину без особой сердечности, а меня и вовсе прожигали злыми, полными ненависти взглядами. Но после «Божьего суда» уже никто не пытался открыто проявить агрессию или устроить очередной самосуд.
Спасибо и на том.
В первые же полчаса езды на жутко тряской подводе – примитивной четырехколесной телеге, естественно не подрессоренной и не обладающей никакими амортизационными характеристиками от слова «вообще», – я взмолился, чтобы Георгий отпустил меня на лошадь, чем жутко оскорбил дружинника. В следующие полчаса я узнал от него много нового и нелестного про свои интеллектуальные способности. Неприятно, но десятник был прав, и тут уже ничего не скажешь.
Первый его аргумент основывался на том, что я еще не очень хорошо знаю язык и в случае чего просто не успею предупредить своих или, наоборот, не пойму команды более опытных дозорных – а конными у нас следуют только дозорные, да замыкающий разъезд.
Тут следует пояснить порядок движения обоза. Его ядро – непосредственно сама колонна телег, на каждой сидит по два воина. Далеко вперед уходит головная группа из двух дружинников – разведка отряда. Также на некотором отдалении впереди колонны следует единственный всадник, выполняющий функцию ближнего дозора, и на некотором отдалении сзади нас страхуют еще двое конных гридей – замыкающий разъезд. В процессе движения разъезды чередуются, дружинники поочередно сменяются с подвод, «отдыхая» от монотонной тряски в жестком седле. Но вот именно я никак не могу попасть в их число из-за слабого знания языка.
А второй аргумент звучит и вовсе просто: я викинг-урманин и не умею держаться в седле.
Весомый довод. И надо отметить, что вновь справедливый. Викинги – прирожденные морпехи, но никак не кавалеристы, и никакого полезного опыта от Андерса мне не досталось. Да и у нас, в две тысячи сто восемьдесят восьмом году, кавалерия, мягко говоря, не востребована.
Нет, умом-то я понимаю, что, после того как забрался в седло, тебе и поводья в руки, которыми регулируется движение лошади. Да вот беда, смирная гнедая кобылка, на которую мне все же позволил взобраться Георгий, ошалев от моих монотонных просьб (кажется, он явно пожалел о результате судебного поединка), совершенно отказалась меня слушаться.
Ох и вдоволь же посмеялся надо мной коварный десятник, определив мне самую тупую и ленивую скотину из всего табуна (десяток лошадей павших дружинников мы забрали с собой). Но позже, на вечернем привале подвел другую, спокойную, уравновешенную кобылку, черную как смоль. Собственно, и прозвали ее – Смолка.
Ну тут я не сплоховал, тут я к ней по всем правилам! К слову, такое ощущение, что здесь за женщинами так не ухаживают, как за кобылами… По совету мудрого десятника я зашел с козырей – а именно с куска сэкономленного за обедом хлеба и двух диких яблок, непонятно как уцелевших на дереве. Кобылка милостиво все схрумкала, после чего так же милостиво позволила погладить себя по влажной, лоснящейся шее, по потным бокам. Да-а-а, запах от нее тот еще, да и гадит где вздумается… Зато как романтично показывают в старых фильмах прогулки на лошадях! Ну-ну…
Я даже гребнем волосы расчесал Смолке! Но зато после всех подкатов кобыла позволила поводить себя под узду. Мне даже понравилось гулять с добрым и, как мне показалось, умным животным, продолжая поглаживать ее по шее и бокам. Дождавшись утвердительного кивка десятника, я аккуратно разложил на спине кобылы потник
[39], затем чепрак
[40], аккуратно расправив их так, чтобы не осталось ни единой складочки. Затем взвалил сверху седло, закрепив под животом Смолки подпруги, застегнув нагрудник и подхвостник
[41]. Наконец, полностью оседлав лошадку, я с дико бьющимся сердцем забрался ей на спину – без всякой помощи! Правда, страшась в душе, что в момент подъема в одном из стремян кобыла понесет, не позволив мне перекинуть ногу через седло. Но пронесло.
Даром что кобыла, а обхождение Смолка понимает! Это я прочувствовал, раз десять объехав верхом вокруг вечерней стоянки. Лошадь слушалась меня отлично, тут же реагировала на движение стремян, не артачилась. Попробовал пустить ее рысью и, хотя сразу струхнул, ощутив, как гора мяса и мускулов под копчиком перешла на непривычно быстрое движение, все же не опозорился, не упал. Вот только пах отбил на раз – и это к уже отбитому на телеге заду! Десятник вновь посмеялся надо мной, сказав, что к рыси еще привыкнуть нужно, и мы условились, что каждый вечер мне будут разрешать практиковаться в верховой езде.
Глава 4
Осень 1064 г. от Рождества Христова
Земли вожан
Наверное, для меня самым привлекательным в поездке оказались пейзажи русского севера. Например, чистейшие, обрамленные крупными каменными валунами озера, раскинувшийся по обеим сторонам дороги глухой бор из высоченных вековых сосен с редким вкраплением дубов да берез. Угрюмый, даже жутковатый по ночам, но такой чистый и светлый в солнечный день… Нам, к слову, можно сказать, повезло, и из шести дней пути небесное светило неизменно сопровождало нас четыре перехода, даря свое последнее тепло. И четыре дня я был свидетелем потрясающих, истинно волшебных в своей красоте закатов и рассветов! Однажды мы остановились на ночь на берегу реки, наловить неводами свежей рыбки да пополнить из родников запас воды. Ночью было очень зябко, но зрелище поднимающегося над водой ярко-красного, пламенного диска солнца, зеркально отразившегося в речной глади и окрасившего в багрянец небо и кромки деревьев, – это зрелище возместило мне тревожный, беспокойный от холода сон. А на закате того же дня небосвод вновь преобразился, приняв невиданный мной ранее мягко-сиреневый цвет – обволакивающий, успокаивающий, нежно-притягательный… Природа русского севера по-своему изумительно прекрасна, и красота эта невероятно теплая, какая-то необъяснимо родная, она смягчает душу и сердце. И остро чувствуется, что она истинно девственна, практически нетронута человеком: не захламлена тоннами мусора, не растерзана желающими построить бизнес на дешевой древесине…
Еще одной приятной стороной нашей поездки оказались вечерние постои и, в частности, еда. Утром гриди быстро грели остатки вчерашней каши, днем мы питались на ходу, краюхой хлеба, а вот вечером… Вечером мы каждый раз разбивали полноценный лагерь, сцепляя между собой пять телег, получался этакий мини-вагенбург в форме бастиона. Лошадей же треножили и отпускали пастись рядом с импровизированной крепостцой.
Так вот, на ночь дружинники готовили полноценную пшенную или овсяную кашу. Казалось бы, чему удивляться, каша и каша? Все верно. Вот только у княжьих гридей с собой была соль! Не для консервации, а для вкуса, добавлять в еду! Конечно, в варево они бросали ее значительно меньше тех объемов, к каким я привык в своем будущем, но после десяти дней употребления совершенно пресной еды откушать подсоленной было очень здорово! Кроме того, у гридей был с собой и малый запас вяленого мяса, который они бросали в кипяток прежде, чем вложить крупу. Конечно, от мяса оставался едва один привкус, да пара мелких кусочков на десять ложек, но все же хоть что-то! Наконец после стоянки на берегу реки мы отведали и рыбки, запеченной на вертеле и также посоленной…
